И я погружаюсь в воспоминания, которые пыталась тщетно заблокировать на протяжении нескольких месяцев…

Флэшбэк
Несколько месяцев назад

— Женя, вы точно готовы? — в который раз переспрашивает меня психолог, которого прислали с группой спецназа.

Заторможенно киваю головой, отвечая:

— Конечно.

— Вы не обязаны этого делать, — взяв меня за руку и сжав, мягко говорит.

— Я понимаю…

И тем не менее от моего выбора зависят судьбы шестерых матерей и их детей. Двенадцать жизней против одной… Ответ очевиден. И он очевиден не только для меня, но и для всех. Особенно, для полковника Яковлева, который как только преступник объявил свое последнее требование, зыркнул на меня так, точно это по моей указке мерзавцы решили ограбить банк и взять заложников. И чего ему злиться, спрашивается? Он освободит часть женщин и всех детей. Скорее всего за это получит звездочки на погоны и премию.

— Мы вам очень благодарны, Женя. Поверьте моему опыту, если преступник вышел на контакт, и тем более так быстро согласился обменять заложников, то есть шанс, что вас всех скоро отпустят.

Шанс из скольки? Один из ста?

— То есть преступники одумаются и сдадутся? — скептически замечаю, и психолог виновато отводит глаза.

Сама же понимает, что это бред сивой кобылы. Если меня согласились обменять, значит им нужен журналист. Для чего? Это хороший вопрос. Возможность узнать у меня будет, хочу я того или нет.

— Женя, подойдите сюда, — зовет меня Борис Петрович.

— Все обязательно будет хорошо, — напоследок шепчет мне психолог, ободряюще улыбаясь.

Кивнув, выдавливаю из себя кислую улыбку в ответ и иду к полковнику, который ждет меня в фургоне.

— Женя, я не психолог, — сходу начинает он, — не буду тебя успокаивать и говорить, что все будет в порядке. Мы не можем знать, что тебя там ждет. Для чего-то им нужен журналист. Тебе уже выдали инструкции, как себя нужно вести?

— Да, — киваю головой.

Самое основное, не допускать действия, которые могут спровоцировать преступников открыть огонь. Проще говоря, не нарываться. Также не смотреть в глаза, выполнять требования, не истерить и спрашивать разрешение на любое действие будь это даже естественная нужда.

— Хорошо, не пренебрегай ими. Вообще-то я позвал тебя сюда, чтобы попросить об одолжении… — неожиданно мнется полковник.

И это меня настораживает, учитывая, что мягкость этому человеку не свойственна. Что ему нужно?

— Ты бы нам очень помогла, если бы разрешила нацепить на себя прослушивающие устройства.

То есть рискуя жизнью, я делаю все равно недостаточно? Удивительные конечно у нас правоохранительные органы. Впрочем, разве можно судить полковника? Это его работа. А моя работа снимать и вещать новости. Сама нарвалась.

— А если они заметят?

— Не должны, — уверенно отрезает. — А если заметят, то снимут и все.

Ага, вместе со шкурой и скальпелем. И тем не менее, несмотря на всю опасность, я соглашаюсь. Через десять минут я увешана жучками, точно новогодняя елка.

— Готово! — довольным тоном изрекает специалист по прослушке. — У них могут быть заглушки, поэтому не факт что поможет. Но попытка не пытка, — подмигивает мне парень, стараясь разрядить обстановку.

Не то чтобы это помогает, учитывая, что от страха я трясусь, как осиновый лист на ветру.

Да, я трусиха. И мне за это не стыдно. Я из тех людей, которые никогда в школе не поднимали на уроке руку, чтобы не привлечь лишнего внимания. Даже странно, что при всей своей замкнутости и стеснительности, я журналист. Но эта профессия, которая мне по душе.

— Осталось пять минут, — посмотрев на свои часы на запястье, произносит полковник Яковлев. — Ждем звонка.