и теперь он
Тень своих подошв, след своих шагов».
Он припал такой бледный, бледный,
что сестрица моя подумала:
«Пурпур в мечтах, цветы в парусах, смех на устах —
малая ему награда
За склоненный лик, за усталый миг».
Он ушел такой бледный, бледный,
что сестрица моя подумала:
«В каком саду, в каком краю, в каком аду, в каком раю
найдет смерть
И вольнее, и больнее, и слаще?»
«Осенние вечера, испуганные леса…»
Осенние вечера, испуганные леса,
Хижина вся дрожит, часовенка вся в огнях,
Осенние вечера, подсвеченные луной.
Понурый конь устало ждет, когда придет его седок —
боец в броне,
чей меч – как вихрь
в ночи усталых душ.
Дама Бертрада клонит лоб,
Молит о милом всех святых:
«Рыцарь, вернись, рыцарь, вернись!»
А рыцаря нет.
И только безгубый смех
Слышится меж ветвей.
КАМИЛЬ МОКЛЕР
Памяти >6/16
Вот женщины уходят в сумерки,
Умирают голоса, выцветают памяти,
Как листья.
Как бродяга на груде листьев,
Ты засни, душа моя, в этих памятях:
Согрейся.
ЭРНЕСТ РЕЙНО
Брюгге >7/14
Крупинка Испании в растворе Фландрии,
Устье реки, забытое морем,
Слава гербов, рассыпавшихся в пепел,
С них слетает лебедь к твоим каналам, —
Под звон часов над сонными переулками
Ты никнешь
В мертвые воды под ивовою сенью…
ФЕРНАН ГРЕГ
Молитва >10/32
Боже мой вчерашний,
Потемневшее имя твое во тьме,
Выроненное на житейском моем пути, —
В сытый час, когда на лысый мой лоб ты веешь ласкою,
Я стремлюсь в тебя, дрожа, как светильник в ночь
И как синее пламя в желтое.
Замирает в утробе бурчанье страсти,
И я рвусь в твой взгляд из зеркала бытия,
Чтобы сделаться алтарем твоему пламени,
Боже мой Неведомый.
АЛЕН БОСКЕ
«Пророков спросили…»
Пророков спросили:
– Умирают ли боги?
Пророки сказали:
– Откуда мы это знаем?
Их спросили:
– Этот мир бесконечен?
Они сказали:
– Нам это тоже интересно.
Их спросили:
– Тело – это форма души
или душа – это форма тела?
Они сказали:
– Мы тоже об этом спрашиваем.
Их спросили:
– Будет ли жизнь после смерти?
Они сказали:
– Мы надеемся, но мы не уверены.
Их спросили:
– Восполняет ли истина неистину?
Они сказали:
– Хорошо бы, если бы так.
И тогда пророков убили,
а вопросы, еще того страннее,
стали задавать
баобабу, рекам,
диким козам, красному камню,
летучему ветру
и были рады
толковать по-своему
их большое-пребольшое молчание.
«Два дивана…»
Два дивана:
на одном человек, на другом —
Бог. Между ними – книга,
она цвета плоти и крови.
Человек говорит потихоньку:
«Это я ее написал».
Бог в ответ ему шепотом:
«Это я ее диктовал».
Помолчали,
а потом книга говорит:
«Это я родила вас обоих,
человек и Бог,
одинаковые и очень непослушные».
Раскрывается и вбирает их в себя.
Два дивана стоят пустые.
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ
О фонтанах
Иногда
я воистину их знал, водометы,
непостижно стеклянные деревья.
Они были – как будто мои слезы,
в исполинских снах
вмиг пролитые и потом забытые.
Так забыть ли мне,
как небесные тянутся ладони
в гущу стольких теснящихся вещей?
Я ль не видел безмерного величия
старых парков, вставших навстречу нежным
полным ожидания вечерам,
или бледных песен, вставших из уст
дальних дев, и перелившихся через
край напева, и ставших явью,
словно чтобы отразиться в открытом
зеркале прудов?
Но лишь вспомню я обо всем,
что постигло фонтаны и меня, —
и я чувствую в струях вновь и вновь
тяготу паденья.
Я вас знаю, ветки в отклоне,
голоса-огоньки,
и пруды, повторявшие лишь берег
сдвинуто и бледно,
и вечерние небеса, которые
отшатнулись, выгнувшись и темнея,
от обугленных закатом лесов,
словно не об этом мире они мечтали…