Размышлял?

Тоже неважно, главное – не мешал, и я постепенно расслаблялась. Ко всему можно привыкнуть, даже к тому, что тебя обнимает Его Темнейшество, и ты не чувствуешь ни капли его возбуждения, ничего, словно за тобой никого нет, и только жар чужого тела опровергает это ощущение.

Вздохнула…

Тёмный. Не представляю его женатым, не могу вообразить, какая женщина подходит ему. Как он вёл себя с ней? Так же холодно, как со мной? Или сто пятьдесят лет назад он был поживее? Тогда он, наверное, ещё не был Его Темнейшеством: в письме Его Светлейшества говорилось, что тёмный победил Эсина своей успешностью, и под этим наверняка подразумевалось руководство орденом. Чуть не фыркнула: Эсину это без разницы, звания для него – пустой звук, он к ним не стремится, его цель – благополучие подопечных.

Сердце кольнуло непрошеной мыслью: «Не так хорошо я знаю Эсина, как думала».

Эсин… Веки обожгло его сияющим образом: источающая белый свет фигура уносится в почерневшее небо Самрана, в самую высь, к тёмному столбу урагана. Вскинутый жезл, пляска молний, завывания подчинённых светлой магией ветров – колдовство, доступное едва ли трети наших – и сплющиваемое веретено урагана. Мощный порыв ветра – и сияющее божество спускается с очищенных небес ко мне…

Сердце резало болью: никогда больше не увижу этого.

Дрогнула на животе рука тёмного.

Почему он думает, что эксперимент Эсина опасен? Почему в расследовании сделал ставку на меня?

Потянулась и нащупала лодыжку: браслета ожидаемо не было, и всё же в месте, где он касался кожи, какое-то странное ощущение.

Кто снял браслет, свои или тёмный?

Испытал ли он удовлетворение, помешав Эсину?

Как там Эсин? Действительно ли он виноват в смерти семьи тёмного?

Жена тёмного… Какую женщину мог избрать этот мрачный одиночка?

Вдруг представила её: высокая статная женщина с волосами цвета льна, с пронзительно-голубыми глазами и чувственными губами на широкоскулом лице. И посадка головы такая царственная, что кажется, будто она на всех смотрит свысока.

Под гладкой, нежнее шёлка, кожей перекатываются крепкие мышцы, она движется стремительно и грациозно, точно рысь на охоте. Её имя на языке сэнари и значит «рысь». Её страсть – как огонь, тело – точно кольца змеи, опутывающее, сжимающее в тисках, из которых не хочется выбираться.

И голос низкий, с хрипотцой, а когда она смеётся – сердце выпрыгивает из груди. Клинки света в её руках двигаются так стремительно, что кажутся веерами, четыре белых крыла запятнаны кровью. Кругом – мрак, подсвеченный дорожкой размазанных по небу лун, ударами молний, вспышками испепеляющего света и огня, фиолетово-чёрными, белыми, алыми и зелёными крыльями высокоуровневых магов и потоками трепещущих бабочек.

И крики-крики-крики, крылья разодраны в клочья, броня еле держится, проминается под когтями и зубами, и приходится идти по залитой кровью мостовой, спотыкаясь об ошмётки тел, оскальзываясь. Тошнотворный медный запах удушает, жжёт ноздри, проникает в кровь пульсацией одного слова: «Смерть-смерть-смерть…»

Вдали маслянисто вспыхивают чешуйчатые шкуры, стая надвигается щёлкающим шквалом, и в голове набатом звенит: «Конец».

– Отступаем! – хриплый, надтреснутый голос.

Взгляд назад: потрёпанные светлые, тёмные и стихийники пятятся к краю пристани, к обгоревшим остовам бесчисленных кораблей Сейварильской пристани. Нас всего полсотни теперь, слишком измученных, оскальзывающихся на крови, стекающей в застывшую реку.

Моя голубоглазая Рысь подходит совсем близко, наши крылья соприкасаются, но, отягчённые запёкшейся кровью, не шелестят.