– Сорок два! – пробормотала я, поднимая вверх пластиковый стаканчик с коньяком. Выпив же, поморщилась и ехидно улыбнулась, увидев, как из кустов выбирается взъерошенный Петька, мой непутевый братец, и раскрасневшаяся Юлька, то и дело одергивающая платьице. Заметив меня, она покраснела и, вжав голову в плечи, рысью помчалась к дому. Петька же, ничего не смущаясь, бухнулся на скамью напротив, плеснул коньяка себе и заговорщицки мне подмигнул.

– Чо как, сестренка? – спросил он. На шее свежий засос, а в воздухе пахнет не только перегаром, но и утраченной юностью.

– Заебись, братец, – кивнула я, задумчиво выпустив колечко к вечернему небу. Первый раз у каждого свой. И забыть его ты не сможешь, как бы ни пытался.

Шульгин, ожидаемо, слился, получив то, о чем мечтал. После школы он укатил на учебу в Питер, начисто исчезнув из моей жизни. На память о нем осталось тоненькое золотое колечко с бледно-зеленым камушком. Подарок на выпускной. Но я, как ни странно, на него не злилась. Понимала, что крепкой семейной пары из нас бы не получилось. Разные миры, разные характеры. Так что, поебались и разбежались без взаимных претензий. К тому же мне стало совсем не до пиздостраданий по бывшему.

Через месяц после той пьянки не стало папы. Он, как обычно, пошел в гараж, чтобы довести до ума свою ласточку, а там у него прихватило сердце, да вот помочь было некому. Так и ушел в мир иной рядом с машиной, которую любил пуще жизни, с испачканными в масле руками и кривой улыбкой на лице. Мама после этого впала в траур и организацией похорон пришлось заниматься мне, раздавая пиздюлей всем присутствующим и моему братцу, в частности. Казалось, Петьке глубоко похуй, что папка умер. Его волновала машина, наследство и прочая мелочевка. Но просто так отдать машину на растерзание брату я не смогла. Помнила еще, как папка любил свою оранжевую «пятерку», как натирал до блеска приборную панель и упоенно копался в кишочках под капотом. Поэтому Петьке пришлось пускать слюни на закрытую дверь гаража, ключ от которого был надежно спрятан в моей комнате вместе с ключами от машины.

Похороны прошли быстро и даже как-то незаметно. Появились другие заботы и проблемы, которые надо было решать. Мать, впавшая в депрессию. Братец, с уходом отца, почуявший волю и пустившийся во все тяжкие. А еще была моя жизнь, затянутая туманом. Настолько плотным, что хуй пойми, как жить дальше. Но мне все чаще и чаще вспоминались отцовские слова, когда его растаскивало поговорить.

– Не, Женька. С яйцами у нас в семье только ты. Даже жалко, что не пацан, – хмыкал он, задумчиво смотря телевизор и витая в одних ему понятных мыслях. – Вот не станет меня и что? Эти ж по миру пойдут. Что мамка твоя, что Петр.

– Глупости не говори, пап, – вздыхала я, ломая голову над очередным уравнением.

– Да то не глупости, доча. Так, правда, – улыбался он. И только после того, как его не стало, я поняла смысл этих слов.

Пришлось Женьке стать Евгенией Анатольевной. То есть, взвалить семью себе на горб. И если мамку удалось довольно быстро вытащить из депрессии и даже спровадить на работу, то Петька частенько подкидывал проблем. То, блядь, даст кому-то пизды и мне приходилось идти и договариваться с родителями избитого. То киоск ночной с дружками обнесет, а потом от разъяренных хозяев на промке прячется. Школьные оценки в такие моменты казались ну сущей мелочью, на которую и внимание-то обращать не стоит. Держать же братца в узде с каждым годом становилось все сложнее и сложнее.

О себе я тоже не забывала. Понимала прекрасно, что стоит с головой погрузиться в проблемы семьи, как личная жизнь сразу пойдет по пизде. В этом меня поддерживали и немногочисленные друзья. Например, Дашка Свердлова, соседка по подъезду и моя лепшая подруга.