Анненков остановился посреди гостиной и взглянул на кресло. Представил Софью, сидящую в нём. Молчащую, улыбающуюся. Представил, как она поворачивает голову и смотрит прямо на него.

Страха не было, но дыхание стало короче.

В призраков Анненков не верил, но уже не мог уверенно отвергнуть возможность чего—то иного – того, что нельзя объяснить законами, но что могло объяснить страх.

Пауза затянулась. Казалось, следователь ждал, что комната заговорит сама, но она продолжала молчать – тишиной, в которой угадывалось дыхание.

Когда Анненков вышел из гостиной, особняк показался ещё тише, словно дом слушал происходящее за стенами и теперь дышал осторожно, экономя каждый звук. У дверного проёма стояла Милена с прямой спиной и сдержанным лицом.

– Я останусь здесь до утра, – спокойно произнёс следователь.

Женщина кивнула, будто ожидала этих слов.

– Хорошо, я приготовлю вам комнату.

Она бесшумно шагнула вперёд и повела его наверх, в старое крыло, где раньше размещали гостей. Коридор был длинным и скрипучим, с тёмными картинами и молчаливыми часами.

Выделенная комната оказалась угловой, с большим зеркалом, тумбой и аккуратно застеленной кроватью. Из окна открывался вид на сад, но за стеклом виднелось только отражение комнаты. Кровать была непривычно широкой, одеяло идеально ровным, а подушка пахла свежим крахмалом. Анненков сел на край, провёл рукой по покрывалу и прислушался – в доме стояла всё та же настороженная тишина.

– Если что—то понадобится… – негромко сказала Милена, избегая его взгляда. – Моя комната прямо под вами.

Анненков кивнул, не желая продолжать разговор и нарушать тонкую грань недосказанности.

Закрыв дверь, он снял пиджак и осторожно положил табельный пистолет на тумбочку. Всё выглядело привычно и правильно, однако чувство чужеродности не отпускало. Пространство не принимало его – не агрессивно, а равнодушно, словно произошёл временный сбой в координатах. Здесь время не шло, а будто замерло, оставив только напряжённую пульсацию в висках.

Иван лёг на спину, сложил руки на груди. Затем повернулся набок, чтобы не слышать своего дыхания в замкнутом пространстве. Сон не шёл. Глаза закрывались, но разум отказывался отпускать контроль, будто кто—то в полутьме ждал: замри – и я приду.

Он не запомнил момент, когда сознание отпустило его. Всё произошло мгновенно: только что слышал собственные мысли, а в следующий миг уже проваливался в густую тёмную воду сна, у которой не было дна.

Проснулся он внезапно – не от звука и не от движения, а словно кто—то мягко позвал из глубины сна. Первое, что увидел Анненков, была Софья, спокойно сидевшая на краю его кровати.

Она сидела совершенно неподвижно, не издавая ни звука, не делая ни единого лишнего движения. На её лице не читалось ни страха, ни упрёка – лишь тишина, от которой становилось тесно в груди. И усталость, похожая на ту, что он уже замечал в глазах Оксаны, но здесь она была другой – прозрачной, будто прожитая боль оставила после себя лишь тихий шелест.

На её плечах лежала шаль, тонкая и полупрозрачная, словно сотканная из утреннего тумана. Свет, проникающий сквозь окно, мягко выделял её силуэт из темноты, и казалось, даже воздух боялся потревожить очертания этой невозможной гостьи.

Софья медленно наклонилась к нему, словно проверяя, поверит ли он происходящему. Её пальцы легко коснулись его щеки – прикосновение было невесомым, как дуновение, но холодом отозвалось вдоль позвоночника.

Резко поднявшись, Иван сел на кровати и ощутил, как от неожиданности перехватило дыхание. Он огляделся в полумраке комнаты и убедился: всё по—прежнему, пространство пусто, и ничто не нарушало привычной, тяжёлой тишины.