– Да, – сказал наконец. – Любил. Не как в книгах. Просто хотел, чтобы она была со мной. Чтобы всё стало правильно. Чтобы всё встало на место.

Он закрыл лицо руками. Не плакал – просто не хотел, чтобы кто—либо видел его глаза. Сиротин не приближался. В комнате было тихо; только часы на стене, которые раньше никто не замечал, начали отсчитывать секунды.

– Это была ошибка, – тихо произнёс Павел. – Она не должна была быть с ним. Я думал, если подождать, всё изменится. А потом стало поздно.

Он снова замолчал. Дышал тяжело. Вся его фигура казалась сжатой – не от страха, а от чего—то более глубокого, вины, для которой он ещё не подобрал слов.

Сиротин внимательно смотрел на него. Всё остальное он уже услышал – даже то, что не было сказано.

Кабинет словно перестал быть частью дома. Здесь было другое время, другая температура, другая плотность воздуха. Стены не давили, но и не отпускали. Свет от лампы чётко ограничивал пространство, за которым всё теряло резкость.

Анненков не двигался, сидел за столом в той же позе, в какой остался после ухода Игоря. Руки спокойно лежали на столе, между пальцами карандаш – не для записи, а чтобы занять руки. Перед ним лист с бессмысленными линиями и петлями, начерченными для того, чтобы удержать себя от поспешных выводов.

Он не считал себя интуитивным следователем. Но сейчас чувствовал, что логика здесь отступает. В деле что—то не сходилось на структурном уровне. Факты были, слова были, реакции и отношения присутствовали, но всё происходило будто внутри закрытого сосуда, изолированного от здравого смысла.

Игорь ушёл спокойно, но оставил после себя тяжесть. Казалось, воздух в кабинете изменился после того, как закрылась дверь. Ощущение, что сказано было не всё, хотя и произнесённого оказалось слишком много.

Анненков мысленно прокручивал имена. Софья, Игорь, Павел, сам профессор, Родион, Милена, Оксана – каждый присутствовал в этой плотной тишине. Никто из них не стоял в стороне, все были связаны с произошедшим и никто не был свободен от подозрений – особенно тот, кто казался совершенно чистым.

Мысли собирались в тугой упрямый узел. Каждый жест, взгляд, интонация приобретали значение. Вес не улик – вес смысла.

Дверь открылась без стука – уверенно, но без резкости, как бывает между людьми, давно привыкшими друг к другу.

Сиротин вошёл быстро, но без суеты, и аккуратно закрыл дверь. В его движениях была военная чёткость, дополненная непривычной осторожностью.

– Только что поговорил с Крупениной, личным секретарём профессора, – сказал он.

Анненков кивнул. Сиротин продолжил.

– Подтвердила: отношения Павла и Игоря с самого начала были сложными. Никаких открытых конфликтов – всё держалось на грани. На работе они почти не пересекались напрямую, но, когда это случалось, атмосфера становилась вязкой. Павел пытался доминировать, быть первым, активным. Игорь, наоборот, был молчаливым, собранным, незаметно присутствовал рядом. Софья держалась ровно с обоими, но по—разному. С Игорем могла молчать, сохраняя контакт. С Павлом всё время возникало напряжение, будто ей приходилось тщательно подбирать тон и слова. Это не ревность, не конкуренция – скорее оба знали, что существует что—то третье, связывающее их, и никто не мог это назвать вслух.

Анненков слушал, не меняя выражения лица. Только пальцы чуть сильнее сжали карандаш.

– Милена тоже заметила. И Оксана, скорее всего. В их реакции не было удивления – лишь подтверждение того, что все давно знали. Игорь никому ничего не доказывал, не вмешивался и не оправдывался. Он просто был рядом. Павел же ждал не признания, а выбора. Ему казалось, что раз он ближе, дольше, громче – этого достаточно. Он не понимал, почему Софья остаётся спокойной рядом с другим. Это разрушало его изнутри. Угрозу он видел не в действиях Игоря, а в том, как Софья на него смотрела. Павел считал, что право быть рядом с ней нужно заслужить, а у Игоря это право будто было изначально. Он не знал, как с этим справиться. Просто ждал. А её выбор, если он и был, прозвучал без слов, тихо и мимо Павла.