— Пятнадцать тысяч!

— Первая ставка принята. Мужчина из первого ряда — пятнадцать тысяч.

Пятнадцать тысяч? Неужели моя жизнь стоит столько?

Я вспомнила начальные ставки других лотов и во мне забурлила горечь. Неужели я настолько непривлекательная?

Самая минимальная ставка была в сто восемьдесят тысяч таллинов, а самая большая — семьсот тридцать шесть тысяч. Предпоследний и первый лот.

— Двадцать тысяч!

— Тридцать!

— Пятьдесят.

— Семьдесят.

— Ставка принята. Седовласый господин: семьдесят тысяч за юную дриаду. Кто желает стать её хранителем? Не стесняйтесь.

Леопольд приближается ко мне, и я вижу его отвратительную улыбку. Его волосы уже тронула седина, но он ещё не растерял своей мужской привлекательности.

Правда, в моих глазах он охотник, продающий дичь на разделку мяснику. И от одного его взгляда меня тошнит.

— Покрутись, пройдись и вильни бёдрами. Что замерла как статуя? — шипит он мне на ушко, а после подносит мою руку в перчатке к своим губам и легко целует её.

— Восхитительное, нежное создание, дамы и господа! Семьдесят тысяч — раз, — говорит Леопольд так громко, что у меня закладывает уши. Однако я подчиняюсь, и делаю то, что он просит. Ведь если меня продадут за бесценок, то моя жизнь превратится в ад. Кто же станет беречь дешёвую игрушку? — А как она элегантна, вы только посмотрите! Сто семьдесят тысяч — два.

— Сто тысяч таллинов, — возвещает мужчина с животом, обтянутым бордовым костюмом. — Она и правда хороша.

Я обворожительно улыбаюсь, видя результат, и воздух пронизывает новая ставка:

— Сто пятьдесят тысяч.

Я посылаю этому молодому мужчине воздушный поцелуй. Он мне хотя бы приятен, в отличие от брюзжащего слюной старика.

— Сто шестьдесят, — перебивает его толстый мужчина.

— Сто шестьдесят пять!

Заметно, что средств у юного участника аукциона не так много. Но я тихо надеюсь на его победу.

Быть может, он будет не так плох, как остальные?

— Сто семьдесят и не таллином больше, — снова возвещает толстый.

— Ставка принята. Советник Оллинз: сто семьдесят тысяч. Раз.

Когда минута молчания повисает в зале, я решаюсь на самый опасный эксперимент — схожу с подиума под поражённый взгляд Леопольда и подхожу к юноше, что делал до этого на меня ставки. От него приятно пахнет чем-то терпким, и он смотрит на меня во все глаза. На вид он чуть старше меня.

— Сто семьдесят тысяч — два.

Я кокетливо улыбаюсь и беру двумя пальцами веточку от вишенки, плавающей в его рюмке, а затем обворожительно надкусываю ягоду и принимаюсь медленно жевать ее, продолжая смотреть прямо в глаза юноше. В ответ он лишь сглатывает.

— Сто семьдесят тысяч — три.

«Ну давай же!» — наверное, в моём взгляде проскальзывает мольба, потому что он медленно выдыхает:

— Прости.

— Сто семьдесят тысяч — четыре...

— Да перестань ты играть на наших нервах, Леопольд! Девчонка моя, заканчивай! — кричит, советник Оллинз. Его явно взбесила моя выходка. — И оттаскивай её от сопляка леди Ашервли!

Я оборачиваюсь на Леопольда и вижу его сочувственный взгляд.

Каждый в Империи знает, какой на самом деле советник. И Леопольду меня жаль. Внутри меня всё опускается, когда он уже завершает аукцион:

— И… сто семьдеся…

Но его обрывают.

Слуга подходит к Леопольду и что-то шепчет ему на ухо. Выражение лица аукциониста быстро меняется, и никто в зале не понимает, в чем дело. А советник начинает терять терпение:

— В чём дело, Леопольд?! Почему остановился?

Аукционист кивает слуге и только тогда обращает внимание на советника, расплываясь в улыбке.

— Что улыбаешься? Девчонка моя?

— Нет, господин советник. Есть новая ставка.