Я следую её примеру — в конце концов, голод даёт о себе знать. Опустошаю тарелку довольно быстро, бросаю взгляд на Маринину, и вижу, что она тоже уже поела. Но из-за стола всё ещё не встала, сидит задумчивая.

— Мой отец против подобного расклада, — тогда добавляю я. — Так что всё идёт к тому, что обмен пленников в ближайшее время вряд ли состоится. Скорее, произойдёт ещё какое-то дерьмо, обостряющее ситуацию.

Я настолько забываюсь от этой её ровной реакции на происходящее, что выдаю, как есть, не заботясь о выражениях. И только после того, как слова уже сказаны, вижу, что по Марине они нехило бьют. Она заметно бледнеет, будто я что-то шокирующее сказал. Похоже, девочка думала, что мы будем переговоры вести, или типа того, а не что обе стороны займут принципиально противоположные позиции.

И, кажется, только теперь она понимает, к чему я клоню. Войне быть, так или иначе. Мой отец не из тех, кто способен сдаться, и, судя по реакции Марины, её — тоже.

До сих пор сомневался, что он будет гнуть свою линию до последнего, несмотря на то, что дочь в плену, но, видимо, так и есть. Значит, теперь, когда обе стороны забрали друг у друга по важной фигуре, в ход пойдут пешки?..

— Я должна позвонить ему, — доносится будто издалека. — Дай мне поговорить с ним…

Молчу, обдумывая, насколько рационально будет позволить это ей. С одной стороны, если кто-то и сможет убедить Спицына, то только его дочь. С другой… Непонятно ещё, как она настроена. Нет, конечно, вряд ли у них есть какой-то секретный шифр на случай похищений, но Марина может успеть что-то лишнее ляпнуть. Да и отец её наверняка по звонку сразу подключит систему отслеживания. Точно понятно одно — если разговор между ними состоится, здесь мы не останемся.

И стоит ли это того, чтобы мы сейчас в спешке новое место искать начали, когда это идеально подходит для её пребывания у нас в плену? Ведь нет никаких гарантий, что звонок примирением сторон окончится. А оставаться тут уже нельзя будет.

Точно знаю, что отец был бы против. Более того, решил бы, что позволить Марине позвонить — значит, показать Спицыну, что мы не тверды в позициях, что на нас надавить можно, что мы больше заинтересованы в скорейшем прекращении вражды. В общем, папа однозначно воспринял бы подобное демонстрацией слабости.

Я поднимаюсь с места. Это ведь просто девочка, которой едва восемнадцать исполнилось, которая боится чертовски и даже кровь никому раньше не пускала никогда…

Затуманенным взглядом подмечаю, что и Марина поднимается. Становится прямо передо мной, заставляет обратить на себя внимание.

И я смотрю на неё. Вижу в глазах девочки подавляемую панику. Кажется, её фантазия уже далеко вперёд ведёт.

— Пожалуйста, — проговаривает Марина, умоляюще кладя руку мне на грудь. — Это уже не касается бизнеса… Пострадать могут многие…

Я опускаю глаза на тонкую изящную руку, лежащую у меня на груди. Даже через рубашку ощущаю её тепло и пьянею уже от такого прикосновения. Не понимаю, как эта хрупкая девочка умудряется чуть ли не крутить мной так, что даже дышу осторожнее, чтобы не спугнуть.

Да и неважно это. Твёрдо я знаю одно — что хочу её. Жажду, чтобы она снова, но на этот раз добровольно, лежала в моих объятиях, чтобы стонала, не скрывая страсти. Чтобы не считала меня мудаком, способным шагать по головам разве собственной выгоды. Чтобы смотрела с теплом, или хотя бы с верой в меня, как вот сейчас…

И ради такой возможности я почти готов на нереальное — пойти наперекор собственным брату и отцу. Убеждаю себя, что это маленькое отступление никому не повредит. Я ведь буду всё контролировать.