Бледная, как сама белая простыня под её телом. Рыжие волосы, утратившие блеск, рассыпались по подушке ярким полотном. Тоненький нос с горбинкой вдыхал пропахший хлором и спиртом аромат больницы, а губы сомкнулись в прямую линию, слишком бледную без помады. Почему-то мне показалось, что эта девушка любила красить губы. Ей бы пошло, под цвет волос.

Но почему она в моей палате? Или… почему я в её?

Чтобы не разбудить и не вторгнуться в её орбиту, я намеревалась тихонько выйти и вернуться к себе, как внезапно в тишине за спиной что-то захрипело. Резко обернувшись, я заметила, как девушка тянет воздух, но как будто не может вдохнуть. Если девушка и переживала агонию, то по лицу ничего не возможно было сказать – оно оставалось таким же бесчувственным, невозмутимым, как будто неживым.

Что-то происходило, но я не могла понять, что именно. И не могла ничего сделать. Сердце ныло, шептало, что она умирает, что я должна вернуть её к жизни или сбегать за помощью. Но моё тело не подчинялось. Его заморозило, застопорило, заклинило.

А когда я пришла в себя и подбежала к девушке, она никак не реагировала на мои прикосновения. Она словно ничего не чувствовала.

– Сюда! На помощь! – закричала я и попыталась выбежать из палаты, да хотя бы открыть дверь и найти хоть кого-то, кто понимает в смерти чуть больше меня, но не могла коснуться ручки. Я стала призраком в мире живых или живой в мире призраков. – Помогите! Ей нужна помощь!

С дверью справиться не удалось, так что я стала кричать, пока лёгкие не загорелись, а горло не осипло.

Но почему никто не приходит? Ведь врачи всегда прибегают, если у пациентов начинается какой-то коллапс. И почему молчат мониторы? Может… Я глянула на датчик, точно такой же, какой крепили ко мне, пока я прохлаждалась без сознания. Только он валялся без дела рядом с рукой девушки. Импульсы не передавались по проводку к монитору, и тот не голосил о смертельной опасности. Врачи просто не знали, что с девушкой что-то не так.

Хрип прорвался в лёгкие в последний раз, и её грудь больше не поднялась. Артерия, которую было отлично видно сквозь тонкую кожу на худой лебединой шее, угомонилась и перестала пульсировать. Кровь закончила свой цикл и больше не текла по венам. А сердце замерло, отстучав своё.

Я задохнулась ужасом и скорбью. На моих глазах умерла девушка, но никто ничего не сделал. Я ничего не сделала. Я стояла и смотрела на тело, из которого ушла жизнь, вылетела душа, и просила о том, чтобы это оказалось сном. Страшным кошмаром, который забудется уже через пять минут после пробуждения.

– Дорогая, проснись…

Незнакомка продолжала лежать неподвижно, бледнея и всё больше сливаясь с невзрачным покровом постельного белья.

– Дорогая, это мы. Открой глаза.

Нежный голос пытался дозваться, достучаться, пробиться ко мне сквозь стену из боли, но та всё растекалась и растекалась по телу, а слёзы – по щекам. Я видела умерших на похоронах, но никогда ещё не сталкивалась со смертью вот так… Ни разу смерть никого не забирала на моих глазах.

– Роуз, ты меня слышишь?

Я открыла глаза. Резко дёрнулась и стряхнула сон, как муку, просыпанную на передник во время готовки.

Снова моя палата. Снова аромат цветов. И обеспокоенное лицо мамы напротив.

Смерть никогда не рассказывает о своих замыслах, а жизнь уж тем более. Она строит свои планы, вписывая нас в участники разных событий, и сама не всегда знает, какую роль кому выделить. Главного героя или второстепенного персонажа.

В то утро, когда я очнулась в палате интенсивной терапии, судьба сделала меня центром вселенной как минимум для четверых. С аппетитом проглотив больничный завтрак, я пережила транспортировку и заточение в аппарате магнитно-резонансной томографии, после чего задремала в уже привычной постели в своей палате.