- Ты что, знаешь итальянский? – градус изумления показывает, что его давно так не удивляли.

    «Твою ж мать, Агуша! Штирлиц ты недоделанный!!!» В ответ я снимаю очки, вытираю кулачком слезы, и «Красотка» бросает мне спасательный круг – потом посмотрим – надутый он или нет, но пока нужно замести хвосты, то есть отвлечь внимание.

    - Я чуть не описалась от восторга! – вернувшись в образ домработницы, которая только  «Красную шапочку» в своей жизни видела, выдаю я мировой хит. Потом что-нибудь придумаю по- правдоподобней или постараюсь убедить, что ему показалось.

   Закончилось второе отделение, и от допроса с пристрастием меня могло спасти только чудо. И вдруг это чудо и нарисовалось. Через ряд от нас, на три кресла левее сидело оно, что ни на есть настоящее. Причем в хорошем смысле этого слова. Старушка весьма почтенного возраста. Она запеленговала нас взглядом и похоже хотела заарканить Тима.

       Самая настоящая нафталиновая любительница искусства. Создавалось впечатление, что пожилая леди самого Шаляпина здесь слушала. Темно-фиолетовые чопорные букли, умеренный макияж. Бархатное платье с боа из лебяжьего пуха. Все фамильные драгоценности  на себе. Взгляд пронизывающий, властный. Я не знала ее лично, но представление имела. Очень влиятельная старушенция. Она не сплетница. Она сама рождает нужные мнения.

     В качестве болонки или моськи  - прыщавый лопоухий подросток в очках и бабочкой на тонкой шее. Беднягу мне искренне стало жаль. Очевидно, эта жертва бабушкиных амбиций вымученно пиликает на скрипке, как кузнечик, и сопровождает ее и в театр, и в консерваторию, и на выставки, словом, куда только можно пойти, чтобы себя показать.

     Мое счастье, что природа наделила меня упертым характером, иначе и я бы была жертвой консерватории. Я обожаю музыку, вокал, но все только по любви. Никакая сила меня не заставит ради того, чтоб слыть духовно богатой, утонченной ценительницей великого искусства для избранных, вникать туда, куда инстинкт самосохранения не советует. Ибо есть такие композиторы,  от произведений которых чувствуешь, что начинают отрастать клыки и ногти превращаются в когти, как от Дьёрдя Лигети. А музыкой Шнитке вообще пытать заключенных можно.

     Пока я сочувствовала жертве снобизма, Тим встал и, почти коснувшись моего уха губами, сказал:

      - Побудешь немного одна? Изабелла Марковна на меня глаз положила,  должен отбить ей пару поклонов. Она светская львица и мать нашего серьезного инвестора.

     - Конечно, побуду, - облегченно вздохнула я. Конечно, я лучше посижу в опустевшем  зале, чем буду привлекать внимание в фойе, как одинокий айсберг, а заодно спокойно придумаю правдивый ответ.

20. Глава 20

   - Изабелла Марковна! Какая приятная встреча, - натягиваю на лицо самую радушную улыбку и, взяв обеими ладонями ее высушенную куриную лапку, унизанную бриллиантами, подношу к губам.

     - Тимофей, мальчик мой! – зарделась престарелая кокетка. – Очень приятно, что молодежь интересуется искусством. Как Матвей Тимофеевич? Как Ольга Васильевна?!

     Вот и не верь в Бога?! Не иначе, как без его промысла не обошлось. Если б не внезапный приступ диареи у Никотинки, завтра вся Москва уже гудела бы о неслыханном позоре, которым Барковский покрыл себя. Ну и заодно меня. Потому что нет ничего отвратительней, чем выслушивать лицемерные «ахи» и «охи» любителей поковыряться в чужих ранах. Причем, насколько я знаю, такие стервятники, питающиеся эмоциями горя, стыда, водятся как в высшем обществе, так и в рабоче-крестьянской среде. Разница лишь в утонченности шпилек.