Можно сказать, Судьба дала отцу еще один шанс исправить свою глупость, которая может обернуться не только осуждением общества, но и вполне себе материальными потерями. Это не шоу-бизнес, где от скандалов только увеличивается популярность, а следовательно и деньги. Здесь все по-другому.

     - Милая девочка с тобой! У нее очень одухотворенное лицо. Сразу видно, что из приличного общества. Но волосы – это просто какой-то протест. Друг мой, посоветуй ей  сменить имидж.

     Да, Матвей Тимофеевич избежал огласки, зато я почти подставился.  И чтобы ей не пришло в голову познакомиться поближе с «милой девочкой» я понял, что придется позорно спасаться бегством.

     Выслушав еще пару ценнейших замечаний о современной культуре и манерах, я снова сжал ладошку почтенной матроны и, извиняясь, склонил голову.

    - Изабелла Марковна! Прошу прощения, обещал во втором антракте накормить свою спутницу профитролями. Они здесь хороши, - умышленно придаю своей речи витиеватый изыск, за что получаю вольную и милостивую улыбку.

      И пришлось снова включить скорость, чтобы успеть еще раз накормить Анюту и успеть в зрительный зал к началу третьего отделения.  

     Можно было бы сказать, что это самый лучший вечер за последние не знаю сколько лет. По дороге домой у Анюты не было повода усаживаться на заднее сидение, и я снова тонул в ауре ее обаяния. Мы болтали о всякой чепухе, смеялись, как беззаботные дети, и я начисто забыл, что хотел выяснить насчет итальянского.

     Опять поймал себя на мысли, что с Аней я полностью перестаю морально «предохраняться». Говорю, что думаю, хохочу так, что стекла трясутся. Имидж скучающего, искушенного джентльмена просто трещит по швам. Я не хочу контролировать свои эмоции и не боюсь, что Аня, воспользовавшись  моей открытостью, влезет мне под кожу и начнет прорастать, как гриб- сапрофит. Мне легко и спокойно.

      Не боясь показаться старомодным, я проводил ее до двери комнаты. Пожал руку и, пожелав «Спокойной ночи», чуть ли не с криками «Й-е-ху-у!!» собрался любить весь мир.

     Однако долго пребывать в эйфории мне не пришлось. Только я улегся  и хотел снова потрясти волшебную копилочку приятных воспоминаний, как в дверь забарабанили.

    - Тимофей!Тимофей!! Пожалуйста! Тимофей!!!- срывающийся голос Никотинки заставил меня подпрыгнуть и рвануть к двери, по пути натягивая домашние штаны.

    - Вероника, черт тебя подери! Чего ты орешь не своим голосом! - рявкнул я на нее. – Что случилось?

     Хотя ответ мне был не нужен. По ее искреннему испугу я понял, что с отцом что-то случилось.

   Влетев в родительскую спальню, я застал отца в скрюченном положении.

     - Ник, пойди в гостевую спальню, - с трудом выдыхая слова, отец спешил уменьшить число свидетелей своей слабости. Тем более, Ника была не просто свидетелем – она была единственным человеком, перед которым он отчаянно боялся показать свою немощность и уязвимость.

    И так уже, судя по обстановке, она видела многое из того, что, по мнению Барковского, было недопустимо. Крупные капли пота, выступившие на его упрямом лбу, всполохи боли в глазах и полная беспомощность. Очевидно, и трусы на него пришлось натягивать Никотинке, потому что надеты были впопыхах и еще наизнанку. Конечно, Кельвин Кляйн на него не обиделся, но степень остроты приступа показал точно.

     - Тим, - прохрипел отец, после того, как Никотинка испуганно шмыгнула за дверь. - Сделай мне укол. Там, в нижнем ящике «Мовалис» и шприцы.

    - Пап, я не могу в живого человека тыкать иголкой! Я не медбрат! Сейчас вызову «скорую». Может, таблетки?