Только сейчас я не понимала, показалось мне это или нет?

Может быть, эти касания и вовсе не дело рук Давида, а игра прохладного ветерка и моего тоскующего по нему воображения.
Тяжело вздохнув, обреченно оборачиваюсь, чтобы лицом к лицу встретиться с Садулаевым Давидом. Взгляд упирается в широкую мощную грудную клетку, обтянутую лишь тонкой тканью белой рубашки в едва заметную вертикальную полоску.

. Кажется, что Давид стал еще выше, еще сильнее. А может, это из-за того, что в моем положении нельзя носить каблуки, поэтому на ногах скромные бежевые лодочки.
У них почти плоская подошва, которую даже язык не повернется назвать танкеткой. Взгляд скользит вверх к мужской жилистой шее, где бьется крупная светло-голубая жилка пульса.

Она так лихорадочно дергается, что я понимаю: как бы Давид не старался показать, что все случившееся между нами более полугода назад похоронено под руинами прошлого — это все еще теплится жизнью!
Внутри что-то предательски переворачивается, когда я заглядываю в черные глаза, в которых, кажется, отражаются все звезды небосвода. Совсем теряюсь в беснующейся в них буре. Брошенные им ранее мне в лицо обвинения такие странные и жестокие, что я до сих пор не могу прийти в себя после услышанного. Неужели Давид принимает за истину то, что озвучил?! Нет, отказываюсь верить!

Можно обменяться тысячей гневных слов и обвинений, пропитанных ненавистью, но не сказать главного. А можно молча смотреть в глаза… и поведать обо всем. Я вижу в них затаившуюся печаль и тоску.

Эти агатовые глаза не врут! Язык может скрыть правду, исказить истину, что-то сказать со злости, а глаза – никогда! То, что я вижу в них, никак нельзя назвать безразличием.

С губ, словно само собой, срывается:

- Давид, я ничего не крала, – смотрю прямо, не отводя взгляда. Мне нечего скрывать. - Если надо, я поклянусь всеми святыми, – не выдержав, говорю звенящим голосом, в котором слышны отголоски зарождающейся истерики. - Я даже не понимаю, о чем идет речь!

Садулаев поднимает руку и нежно проводит костяшками пальцев по моей щеке, покрытой лихорадочным румянцем. Все мое существо трепещет, тянется к его нему, словно цветок к солнцу.

- Все бы ничего, малышка, – хрипло говорит Давид, заправляя мне за ухо выбившуюся из общей массы волос темную прядь, - но я видел собственными глазами. Прежде, чем исчезнуть, ты прихватила с собой не только чек, выписанный моим отцом для юриста, но и проект, на который я положил половину своей жизни, – пугающе холодно заканчивает Давид.

Он грубо разбивает все мои надежды на острые осколки, в отражении которых виднеется моя беспомощность.

Зачем он обманывает?! Ледяной мороз в его голосе совершенно не сочетается с мягкими скользящими движениями горячих пальцев по моей щеке. Может быть, я схожу с ума?

«Я так это не оставлю!» – кричит во мне та Мирьям, которую так долго и упорно пытались сломать все, кому не лень.

- Но это невозможно! – мотаю головой из стороны в сторону. - Я никогда бы так не поступила с тобой.
Давид отводит взгляд и мрачно кривит уголок рта. Я не могу отвести глаз от его гордого четкого профиля и гладкой смуглой кожи. А когда черные глаза вновь устремляются на меня, в них отражается самое настоящее дьявольское пламя.

Меж бровей Садулаева появляется небольшая вертикальная бороздка.

- Не поступила бы… Черт с ними, с деньгами, но как ты могла сбежать накануне свадьбы, ммм, Мирьям? – мускул на щеке Давида заметно дергается, и мое сердце принимается тоскливо сжиматься и кровоточить.