- Максут женится на другой.
Вздрагиваю, еще в полной мере не осознавая сказанное отцом. Между лопаток так горит, словно в спину вонзили нож. Оборачиваюсь, недоверчиво приоткрывая рот.
- Не верю… – срывается с дрожащих губ. В голове беспощадно нарастает гул. -
Мы были помолвлены много лет. Это все… не правда!
- Все изменилось.
Каждое слово отца словно гвоздь, вбитый в крышку моего гроба. Так больно, что перехватывает дыхание.
– Ты выйдешь за Давида. Завтра ваша помолвка. Без фокусов, Мирьям. Будет много уважаемых людей, – добавляет отец бескомпромиссно. Он опускает взгляд на стол и, словно потеряв интерес к происходящему, принимается хладнокровно перебирать бумаги.
Из моих глаз брызжут слезы. Бред! Не верю! Они что, все сговорились?! Срываюсь с места. Хочется зажать уши руками и прокричать: "Я не согласна!" Вместо этого несусь к выходу, по пути намеренно задеваю плечом Давида, что стоит на дороге. Прежде, чем закрыть дверь, шиплю, как разъярённая кошка, прямо в красивое, но такое ненавистное мужественное лицо Давида. Так, чтобы не слышал отец:
— Ненавижу.

Как же я была слепа!

Думала, что любовь забыла про меня, а стоило лишь протянуть руку, поверить Давиду. Давид — вот кто по-настоящему меня любил, пока я лила слезы по его младшему брату, который, казалось, вовсе не замечал моего существования.

Дура!

Упрямая, твердолобая…

Слишком поздно я поняла, что влюбляюсь в Давида. Судьба наказала меня за игры с чувствами. Дала надежду на счастье, а потом жестоко отобрала, оставив ни с чем!

Но небольшая фотография с моим изображением путает все карты и заставляет быстрее биться сердце. Страшные обвинения совсем не вяжутся с этой цветной фоткой, что он хранит в одном из отсеков бумажника.

Никто просто так не будет носить с собой изображение девушки, которую считает мошенницей и виновницей во всех тяжких грехах. Неужели Давид все еще чувствует ко мне что-то?!
В голове гулко звучит: мошенница, украла, предала. Поспешно кладу фото в бумажник и прячу мужской аксессуар обратно в карман черного пиджака. Давид говорил про какой-то проект.

Свожу брови на переносице и пытаюсь вспомнить, слышала ли я об этом хоть что-то от отца. Сколько не пытаюсь выудить информацию из своей памяти - все тщетно.

Знал бы Давид, в каком я была состоянии, перед тем как уехать из Анапы в Сочи. Горе застилало мой разум. Чувство вины перед Давидом, нарастало с каждым часом, словно снежный ком, из-за того, что я ставлю репутацию Садулаевых под удар.

Поэтому у меня хватило сил лишь на то, чтобы собрать небольшую сумку вещей и взять папку со стола отца.

Ту самую - с документами, которые что он приготовил для моего официального удочерения.
Я действовала чисто на инстинктах. Должно быть, не смотря на горе, надеялась, что когда-нибудь в будущем мне это хоть чем-то поможет.

Ведь после рождения малыша я готова встретиться лицом к лицу со своими подлыми родственниками и потребовать то, что причитается мне по праву. Мне и моему ребенку.

Не только Мансур Шамилевич, отец Давида, воспользовался моей временной слабостью, но и эти змеи. Именно тогда я поняла, почему родственники не признавали нашу семью.

Почему не приглашали на семейные мероприятия, почему я никогда не знала ласки от бабушки и дедушки, почему они игнорировали мои детские письма с поздравлениями на рождество, обращенные к родителям отца.

По той же причине, по которой и царапают гвоздями краску на новых автомобилях, прокалывают шины, высмеивают чужие заслуги. Это все из-за желания уничтожить ТО, что никогда не смогут иметь в своем распоряжении.