Пусть все и не выглядело, как в фильмах, когда героиня видит две полоски на тесте и пускает счастливую слезу. Скорее, наоборот. Я была в шоке, растерянности, в панике. Не знаю даже, сколько времени я просто просидела, глядя в одну точку в стене, сжимая в руке тест, на котором прямо на лакмусовой бумажке четко было видно две ярко-красные полоски.

Не буду скрывать: на одну долю секунды у меня появилась мысль, за которую я буду вечно себя корить. Она мелькнула так же мимолетно, как и исчезла, даже не озвученная вслух. Я буду рожать! Буду! Боже, только подумать… Наш малыш. Давида и мой. Впервые за долгое время я плачу и улыбаюсь.

Я люблю тебя, жизнь! Благодарю за подаренный смысл - за эти две полоски.
Отбрасываю воспоминания прочь, наблюдая, как Клоди увлеченно поглощает свой нехитрый ужин, и негромко охаю, когда до меня доходит то, что на мне все еще надет пиджак Давида. Черт! Вот проклятие… Растерянно провожу по гладкой черной ткани ладонью и неожиданно для себя нащупываю что-то в левом кармане.

Рука ныряет внутрь, и я вынимаю на свет кожаный мужской бумажник. Растерянно хлопаю глазами, разглядывая темно-коричневое квадратное портмоне коричневого цвета. Оно выглядит внушительно и очень солидно, что, впрочем, не удивительно.

Все-таки, вещь принадлежит самому Садулаеву Давиду Мансуровичу, а во вкусе ему не откажешь. Любопытные пальчики ныряют вглубь бумажника, и я интересом изучаю содержимое.

Кредитки, наличка…

А это что такое?

Тяну за уголок небольшой белой бумажки и удивленно замираю, не веря своим глазам.

Не может быть! Как такое возможно?!
***

Удивлённо разглядываю фотокарточку, на которой изображена… я.

Брови невольно сходятся на переносице.

Этот снимок был сделан на праздновании дня рождения моей подруги Катьки Наумовой. На фотокарточке я выгляжу такой юной и беззаботной. Уже более двух лет прошло.

Тогда мне едва исполнилось семнадцать, и мои родители были живы. Как жаль, что я не ценила это ни в то время, ни год спустя, когда отец заявил, что я должна выйти замуж за Давида.
Мысленно уношусь в прошлое.

… - Нет! Я не выйду за него, - откидываю темные пряди волос с лица, упрямо сверкая глазами.
Не каждый поймет, что за этой яростью скрываются горькие слезы, полные бессилия и отчаянья. Все привыкли, что Мирьям Юсупова - избалованная девчонка, не знающая, что такое глубокие чувства. Кажется, что душу разъедает кислота, до того больно.
- Мне плевать на твои выкрутасы, – жестко чеканит сквозь зубы отец. - Пусть с тобой разбирается Давид.
- Я его терпеть не могу! – кричу в отчаянии. - Не хочу выходить замуж ни за кого, кроме Максута! Тем более, за этого…
Губы дрожат, и я принимаюсь отчаянно моргать. Никто не увидит моих слез! Почему они так?! За что?! Знают же, что люблю другого…
- Глупости, дочь! – обрывает поспешно отец. Высокие скулы, покрытые щетиной с сединой, багровеют. – Люблю, не люблю… Где ты только набралась этой ереси? Это все воспитание твоей матери, - говорит, словно оправдываясь перед кем-то.
Замечаю, что отец смотрит куда-то мне за спину. По позвоночнику проходит холодок. Нервно ежусь. Облизываю пересохшие губы, прежде чем обернуться, и попадаю в плен черных, как ночь, глаз Давида Мансуровича. Он - старший брат Максута. Ненавижу!
Давид смотрит прямо и уверенно. Красиво очерченные губы крепко поджаты и образуют сплошную линию. Держится он с завидным спокойствием. Мне бы так! Высокий, широкоплечий… Он - словно несокрушимая гора. Соболиные брови сведены на переносице. Мои слова явно пришлись не по душе мужчине. А на что он рассчитывал?!