Влад требовательно уложил мою руку на рубашку, подтолкнул к первой застегнутой пуговице. Просительно вскинул брови. И я послушно расстегнула одну пуговку за другой, до самого конца.

Так ново. Так странно. Так можно?

Это вообще законно, чужого тэра раздевать?

– Никаких сомнений, Лара, – строго велел Влад, уложив шершавый палец на мои сомкнутые губы. Точно беспокойный разум у меня обитал именно там, под языком. – Никаких мыслей. Только вы и я. И сатарская ночь.

И пыхтящие хельмы за шторкой…

Но хотя бы тьма нас оставила.

В этот раз все происходило без мрака, без боли, без лишних бесед. С моими робкими прикосновениями, с его деликатной лаской. Такой нежной и бережной, словно я была хрупкой вазочкой. Тонким кружевом, которое страшно порвать неосторожным движением.

Сладко. Терпко. С пикантной горчинкой. Чуть солоно – из-за мокрых глаз, расчувствовавшихся совершенно некстати.

Разматывая ткань сорочки, Влад ласково зацеловывал мои бытовые раны. Синяки, ссадины, вспухший шрам на животе. Дорожку ожогов от кипятка. Пару глупых порезов над коленкой.

От его теплых прикосновений рубцы и пятна больше не казались мне уродливыми. И сама я ощущала себя удивительно красивой, неправдоподобно желанной.

Слабо понимала, что мы творим. И, главное, зачем. Одно осознавала ясно: сейчас во мне говорит не тьма. Даже не стремление выжить. Другое что-то – древнее, первозданное, как сами богини Сатара.

Мы с Владом опять сплелись в жаркий клубок из рук и ног, оглашая покои громкими выдохами, тихими стонами, томными «ахами»… За шторкой подозрительно запыхтели золотые хельмы, но впервые за все ночи я не подслушивала и не морщилась от неловкости. Наверное, «чете Майнвью» тоже бывает холодно и одиноко.

***

Влад

Он не помнил, чтобы когда-то лежал вот так, блаженно растянувшись в рассветных лучах и никуда не торопясь. Уперев локоть в чужую подушку, тайком воруя сладкие выдохи… Любуясь.

Любуясь той, что сделала его ночь важной, значимой, непустой.

Солнечные россохи скакали по ее острому носику, скользили по нежным щекам, прятались в серебре волос, подсвечивая пряди божественным золотом.

Сонная, Лара Хоул была чудо как хороша. С едва заметным румянцем на впавших щеках, с застывшей на розовых губах полуулыбкой. С пушистыми штрихами густых ресниц, чуть трепетавших от запоздалого утреннего сна. Что ей снилось? Кошмар или сладкое продолжение ночного безумия? А может, дом и отец, по которым она так скучает?

Влад хотел придвинуться ближе, обнять, согреть, но боялся потревожить. Ему давно пора уходить, Лаэр вот-вот даст первый звонок… Помощник не спешил, будто намеренно даруя Вольгану лишние минуты для необычного, нового наслаждения.

Какая она настоящая! Внутренности захлестывало восторгом открытия, Влад почти захлебывался в незнакомых эмоциях.

Настоящая.

Точеный профиль не отпускал. Все в Ларе Хоул было чуть-чуть неидеальным, и оттого намертво въедающимся в память. Маленькое ушко, изгиб длинной шеи, тонкая кожа, подсвеченная рассветом… Слишком чувствительная. И потому ныне покрытая ярко-розовыми следами вчерашней страсти.

Статуэтка виртуозной работы. Чистая, прозрачная, как горный ташерский хрусталь. Хрупкая, но сильная. Хватающаяся за жизнь так же крепко, как за его плечи.

Безмятежная. Нежная. Требующая заботы одним своим существованием.

Влада накрывало неприятным чувством, будто не он один любуется Ларой. Мрак, дремавший внутри, тоже припал к «экрану» и впитывал каждую черточку умиротворенного лица. Зацелованного, заласканного.

– Лара, – позвал тихо, собираясь попрощаться.