– Коп, – прошептал Тим и не стал второй раз нажимать на клавишу с цифрой 1.

Рискнул выйти из таверны, когда седан, встав параллельно тротуару, резко набрал скорость. Прочитал номерной знак над задним бампером быстро удаляющегося автомобиля.

Бетон тротуара вдруг превратился для Тима в поверхность пруда, которая не держала его веса.

Иногда поденка, счастливо ускользнув от птиц и летучих мышей, становится добычей голодного окуня, поднявшегося из глубины.

Свет фонаря-дракона падал на металлический поручень и бетонные ступени. Бетон, когда он засыхал, выровняли рейкой, так что кое-где остались острые края, которые могли и поранить кожу, и порвать одежду.

Бетон, как и многое другое в жизни, не прощал слишком уж вольного обращения с собой.

Сработали дракона из меди, бока его по-прежнему сверкали, хотя кое-где появилась зелень. Свет выходил через четыре лакированные слюдяные панели.

В этом красноватом свете алюминиевая сетчатая дверь тоже приобретала цвет меди. За ней открытая внутренняя дверь вела на кухню, благоухающую ароматами корицы и крепкого кофе.

Мишель Руни, сидевшая за столом, подняла голову, повернулась к Тиму.

– Ты такой бесшумный, что я лишь почувствовала твой приход.

Он закрыл за собой сетчатую дверь.

– Я понимаю, о чем ты.

– Ночь снаружи затихла вокруг тебя, как затихают джунгли, когда по ним проходит человек.

– Никаких крокодилов я не видел, – ответил Тим и тут же подумал о мужчине, которому передал десять тысяч долларов.

Он сел напротив Мишель за стол из светло-синей пластмассы, всмотрелся в рисунок, над которым она работала.

Из музыкального автомата, расположенного неподалеку бара, доносился приглушенный, но все равно прекрасный голос Мартины Макбрайд[4].

Поскольку рисунок Тим видел перевернутым, он не сразу понял, что это панорама силуэтов деревьев.

– И что из этого выйдет?

– Настольная лампа. Бронзовая, с цветным стеклом.

– Со временем ты станешь знаменитой, Мишель.

– Если бы я так думала, давно бы все бросила.

Он посмотрел на ее левую кисть, лежащую ладонью вверх на столике у холодильника.

– Хочешь кофе? – спросила Мишель, указывая на кофеварку у плиты. – Только что заварила.

– Очень уж черный.

– Да кто в здравом уме хочет спать в такой час?

Он налил себе кружку, вернулся к столу.

Как было и со многими другими стульями, ему показалось, что этот – из набора игрушечной мебели. Для миниатюрной Мишель точно такой же стул был даже великоват, а вот Тим чувствовал себя великаном, играющим на детской кухне.

Впрочем, таким восприятием он был обязан скорее не стульям, а самой Мишель. В ее присутствии он казался себе большим, неуклюжим мальчуганом.

Она затачивала карандаш правой рукой, культей левой прижимая к столу наждачную бумагу.

– Кофейный торт будет готов через десять минут. – Мишель мотнула головой в сторону духовки.

– Пахнет вкусно, но остаться я не могу.

– Только не притворяйся, будто у тебя появилась личная жизнь.

Тень заскользила по столу. Тим вскинул глаза. Желтая бабочка летала под бронзовыми газелями маленькой люстры работы Мишель.

– Залетела в дом, когда я держала дверь открытой, – объяснила Мишель. – Я пыталась ее выгнать, но, похоже, она чувствует себя здесь как дома.

– А почему нет?

Под карандашом на листе бумаги появилась ветвь дерева.

– Как ты смог подняться по ступеням со всем этим? – спросила Мишель.

– С чем этим?

– Уж не знаю, что там тебя гнетет.

Стол цветом напоминал бледное небо, и тень, казалось, скользила под поверхностью, дразня своей загадочностью.

– Какое-то время меня не будет.

– В каком смысле?