– Я сижу у его изголовья. Кладу смоченный прохладной водой кусочек ткани ему на лоб. Глаза у него открыты, он говорит, словно в забытьи: «Я исписал две страницы… пять, десять, двадцать». – Ама наморщила лоб, произнося слова все медленнее и медленнее. – «Меня осенило… Ощущение полноты… Я спрятал… Не знаю где… В безопасном месте».

Раскачиваясь на стуле, Ама нащупала точку равновесия, там, в той больнице из прошлого.

– Теперь он сел и обводит взглядом палату. Смотрит на меня. Кажется, он что-то говорит о том, как его жажду утолила горная вода. Или источник. Не могу разобрать. Я даю ему воды. Он делает несколько глотков, потом отталкивает чашку. У него раскрыты глаза, но он не бодрствует. «Я должен найти», – говорит он.

Тонким детским голоском, почти шепотом, Ама добавила:

– Он смотрит на меня в упор, но не видит меня. Он говорит: «Там ключ к вечной жизни. Там путь».

Она вздохнула и продолжила – теперь в ее голосе слышалась страстная жажда:

– Он пытается подняться с кровати. Кажется, его что-то тревожит. Он говорит: «Я мог рассказать об этом другим, но не уверен». А теперь он бессильно откидывается на кровать, закрыв глаза. Да, и еще… Что-то о Лас-Вегасе или его окрестностях. А потом он снова произносит слова «гора» и «вода». Я опять даю ему воду, он отталкивает мою руку и повторяет слова «гора» и «вода».

Ама вдруг выпрямилась, так внезапно, что мне показалось, будто она вышла из транса.

– Ключ! Я вижу на столе ключ. А потом он куда-то исчезает.

Она погрузилась глубже, становясь Сократом, произнося его реплики, говоря его тоном:

– «Заметки о высшей истине… Я и не я… Смерть и бессмертие… верить в судьбу… предстоит скачок… я должен найти… где же? Где я? Где я?»

Ама замолчала и нахмурилась.

– «Подожди! Солнце… солнце… солнце!» – она все еще говорила от имени Сократа и, слившись с ним, чувствовала жар лихорадки или пустыни, а возможно, и то и другое.

Пора было вернуть ее к повседневной реальности. Она выглядела сосредоточенной, ее глаза широко распахнулись.

– Подожди, подожди! – сказала она, замерев.

Что-то пульсировало на краю ее памяти и вот-вот могло проявиться. А потом она вспомнила. Я увидел это по глазам.

– Дэн, у моего отца примерно десять лет назад, незадолго до его смерти, начались проблемы с кратковременной памятью. Но я была поражена тем, насколько хорошо он помнит события далекого прошлого. За плечами у него лежало намного больше, чем осталось впереди. Поэтому он многое рассказывал мне, когда я навещала его. О своей юности, а иногда – о пациентах. Он вспомнил не только мучимого лихорадкой неизвестного, назвавшегося Сократом, но и еще одного человека, познакомившегося с моим отцом и ставшего… скажем так, его пациентом.

Ама снова замерла, прислушиваясь к собственным воспоминаниям.

– Я почти слышу отца. Он говорит, что спустя несколько недель после выписки Сократа в больницу пришел незнакомец и начал спрашивать о нем и о какой-то книге. Папа ничего не сказал бы ему, даже если бы знал, – он не мог разглашать информацию о пациентах. Поэтому тот человек ушел ни с чем. Казалось, он разочарован и убит горем. На этом дело и кончилось бы, но спустя несколько месяцев он вернулся, умоляя отца рассказать ему хоть что-нибудь о «книге» или месте, где она спрятана. Чтобы завоевать доверие отца и объяснить свою заинтересованность, он сказал, что по пути на работу (он был садовником) наткнулся на ковылявшего вдоль шоссе человека. Оставлять его под раскаленным полуденным солнцем было бы жестоко, поэтому он остановился и предложил подвезти его. Вскоре тот садовник понял, что странный незнакомец не пьян, а страдает от лихорадки. Глотнув воды, он принялся хриплым голосом рассказывать о том, как не то потерял, не то спрятал тетрадь, в которой описана тайна вечной жизни. Садовнику все это показалось безумием, тем более что бродяга назвался Сократом. А на вопрос о возрасте «Сократ» ответил, что ему семьдесят шесть, хотя выглядел он на двадцать, если не на тридцать лет моложе. Садовник высадил его неподалеку от больницы моего отца. Наверное, именно там его нашел Папа Джо.