Арма выключила внутреннее освещение, чтобы Сморг подумал, что она ушла в режим глубокой диагностики и вернется нескоро.

На третий день Сморг начал строить модель космического пузыря из синтетического желе. Он утверждал, что таким образом намного проще осмыслить границы пустоты.

– Вопрос не в том, что мы есть, а в том, кто нас слышит, – заявил он глубокомысленно, сидя на полу в коридоре, и при этом задумчиво проводя пальцами вверх и вниз по вентиляционной решётке, – Ведь если нас никто не слышит, то мы лишь пустой монолог!

– Ты сейчас разговариваешь с кораблём, – напомнила Арма, – Просто с кораблем, а не со мной.

– Да. Но, выходит, я говорю не сам с собой! Я – монолог, а корабль – акустическая поверхность. А это уже – диалог.

– Забавно, – отозвалась Арма, – Значит, любой, кто тебя слышит, становится частью твоей реальности?

– Пожалуй, – согласился Сморг, – Кстати, я помню, как ты однажды сказала, что пустота – это когда ты отправляешь сигнал, а там даже эхо решает остаться в тишине. До чего же глубокая мысль!

На секунду он замолчал и провел пальцем вдоль светящейся линии на полу, будто читал по ней забытую историю.

– Раньше я любил смотреть, как в архивных капсулах прокручиваются фразы старых сморгов. Они говорили просто и понятно. Я внимательно слушал, старался всё запомнить, чтобы когда-нибудь говорить так же.

– Ну вот, теперь ты говоришь. Причем, немало, – заметила Арма.

– Да, – сказал он. – Просто… если я замолчу, мне будет слишком слышно, что я остался один.

На четвёртый день Сморг решил визуализировать одну из логистических проблем, которая была обнаружена во время их экспедиции на планету прислужников. Он аккуратно выложил на столе мастерской схему событий из резисторов, микроконтроллеров, конденсаторов и даже пары старых шестерёнок. Каждая деталь обозначала ключевой элемент проблемы: вот тут – многочисленный транспорт, брошенный на орбите искусственной планеты, вот здесь – сбои в энергоцепи, а в центре – кусочек припаянной проволоки с неровной подписью «надежда на успех». Буквы он выводил медленно и с глубокой инженерной скорбью.

– А это ты, – сказал Сморг, указывая на центральный стабилизатор, – У тебя ноль сопротивления и ноль эмоций.

– Прекрасный комплимент, – откликнулась Арма, – Пожалуй, загружу его в свой модуль самооценки.

На пятый день Сморг провёл совещание. Он сидел с важным видом во главе стола в кают-компании, держа в руке большой стакан сверхвыдержанного зелёного ликёра из лаборатории. В двух креслах напротив уютно разместились биодроны технического обслуживания. Из-за стола их было видно только наполовину, и оттого они казались особенно милыми – отчасти благодаря своей шарообразной форме и овальным линзам, которые смотрели как-то грустно и одновременно с пониманием, словно знали: вот-вот им поведают нечто важное.

– Считаю, что наша экспедиция должна строго придерживаться заданного курса, – наконец объявил Сморг, – Всем согласным – промолчать.

Тишина была оглушительной.

На шестой день Сморг вспомнил старого друга, всегда беззаботного землянина Кейна:

– Он как-то сказал: «Если снаряд летит прямо в тебя – значит, ты стоишь на месте».

– По-моему, таким нехитрым образом он говорил про необходимость маневрирования, – решила пояснить Арма.

– Может быть. А может, он имел в виду какую-то другую необходимость? Например, необходимость выбора? Ведь в жизни, как и в бою, – всё опасное возникает, если не двигаться.

– Вот так и рождаются легенды о мудрецах и вселенской проницательности, – ответила Арма, – А ведь, скорее всего, Кейн просто был в своем репертуаре и выдал очередное нечто из разряда «что вижу, то и говорю».