Собаку – маленькую, рыжую, с тёмными, почти чёрными кончиками ушей, они нашли у мусорного бака. Устроили лежанку в заброшенной беседке и каждый день носили еду. Егор выпросил у мамы деньги и купил коричневый ошейник в зоомагазине. Пускать собаку домой мама запретила.

– Нет, – сказала она, – у собаки могут быть блохи. Или лишай. Сейчас тепло, пусть живет на улице.

– А зимой? – с надеждой спросил Егор.

Мама нахмурилась и промолчала.

– Я придумал, как уговорить маму, – рассказывал Егор Соньке,– надо до зимы нашу собаку дрессировать, научить искать вещи, как это делают овчарки. Маме понравится, она вечно что-то теряет.

– А людей, – вдруг спросила Сонька, – людей она тоже сможет находить?

Конечно, Егор сомневался, сможет ли лохматая дворняга искать людей, но Сонька смотрела на него с такой надеждой, что Егор улыбнулся и уверенно сказал:

– Запросто!

Сонька схватила собаку на руки и звонко чмокнула в холодный чёрный нос. А затем, порывшись в кармане, вытащила половинку старой, обсыпанной крошками карамельки. Собака принюхалась, радостно взвизгнула.

– Ей надо придумать имя, – сказала Сонька, – давай назовем её Лизкой? Хочешь быть Лизкой?

Не дожидаясь ответа, Сонька сняла с собаки коричневый ошейник, снова порывшись в кармане достала синюю шариковую ручку и вывела надпись: «Лизка». Затем быстро надела ошейник обратно:

– Всё! Теперь ты наша собака, и у тебя есть имя. А значит, ты должна слушаться. Ну, Лизка, дай лапу!

Собака радостно гавкнула и протянула Соньке рыжую пыльную лапу с чёрными, чуть загнутыми когтями.

***

– Лизка, – сказал Егор, – дай лапу!

Холодным нос ткнулся ему в руку, а затем рыжая лапа с чёрными чуть загнутыми когтями мягко опустилась в протянутую ладонь. Егор сел на землю.

«Этого не может быть, – в оцепенении думал он,– сколько прошло лет? Двадцать?»

Лизка виляла хвостом, лизала ему лицо, он чувствовал запах падали из пасти, но не пытался отодвинуться или отвернуться.

«Собаки столько не живут, – думал он, – или живут?»

Туман, сотканный из отчаяния и беспомощности, обнимал его, пробирался сквозь ткань рубашки, гладил холодной ладонью по спине, проникал под кожу. Егор обхватил голову руками и завыл. Лизка села рядом и тоже завыла. Он обнял собаку, приник к ней, вдыхая запах шерсти, чувствуя себя как в детстве, когда он прижимался к Лизке и ему казалось, что пока она рядом ничего не потеряно и всё можно исправить.

Так, обнимая собаку, он сидел долго, пока та не вырвалась. Егор поднялся, Лизка, выбежав на дорожку, потрусила вперёд, изредка оглядываясь, идёт ли Егор. Скоро она привела его к забору. Длинные железные прутья, стоявшие так близко друг к другу, что сквозь них не пролез бы и пятилетний ребенок уходили в небо и терялись в облаках. Егор медленно брёл вдоль забора, пока не уткнулся в большие кованые ворота, обмотанные толстой цепью. Концы цепи скреплял здоровенный амбарный замок.

За воротами Егор видел дорогу, автобусную остановку и большой рекламный баннер, освещённый одиноким уличным фонарём.

«Свет, – подумал Егор, – мне туда».

Он подёргал замок, присев на корточки, пошарил в траве в надежде найти ключ, собака снова подбежала к нему и ткнулась носом в щёку.

– Лизка, ищи ключ, ищи, – говорил Егор, с надеждой глядя собаке в глаза.

Собака, понюхав землю, начала рыть. Запах прелых листьев ударил в нос.

– Нюхай, – сказал Егор, – ну же, нюхай.

***

– Нюхай! – ну же, нюхай.

Егор держал вырывающуюся Лизку за ошейник, а Сонька совала собаке под нос блестящий металлический ключ, лежавший внутри жёлтой Сонькиной кепки. Наконец, смирившись, Лизка застыла на месте с натянутой на нос кепкой. Фыркнув от смеха, Сонька резко вскочила, нахлобучила Егору кепку и бросилась бежать. Егор остался держать Лизку. Та вырывалась, желая догнать скрывшуюся в зарослях дворовых кустов Соню, которая собиралась спрятать ключ.