Родительский дом был ей тюрьмой, мужний дом – погребом, и она, лишённая чувств и достоинства, не знала, зачем ей вообще существовать.

Она пыталась быть всем полезной, но чем больше старалась, тем больше получала пощечин. Недостаточно дочь, недостаточно жена, недостаточно женщина, не умница, не красавица. Никто.

Смирившись, казалось бы, с таким своим естеством, она приняла единственное решение, которое способна была сама совершить в своей жизни – с этой жизнью расстаться.

На седьмую ночь она впервые вдохнула свободно.

У неё за душой не было ни гроша, последние истлевшие туфли, последнее платье, перештопанное многократно. Она была будто бы всем обязана, но при этом никому не нужна.

Она встала с постели супруга, незаметно юркнула в сени, пробежала сквозь двор, не потревожив собаку, и неслышно прикрыла калитку, оказавшись на улице.

Луна блистала так ярко, что не было нужды в фонарях, дорогу и так освещало как днём.

Она прошла вдоль соседских ворот, закоулками и задворками, покинула границу посёлка и козьей тропой через овраг и пригорок спустилась к самому берегу.

Река гудела, увлекая первые опавшие листья, скоро унося их прочь в темноту. Другой берег терялся в ночи, сливаясь с чёрной водой, и казался вовсе не достижимым.

Она выбрала самый большой и тяжёлый камень из тех, что способна была утянуть. Обвязала его припасённой верёвкой, другим концом обернув свою щиколотку. Так будет вернее, так точно не выберется.

Вздохнула. Река должна была принять её, хоть что-то в этом огромном мире должно же было ей ответить взаимностью.

Шагнула.

Вода омыла голые ступни колким холодом, неожиданным и больно уж злым, как обожгла.

Она стиснула зубы, не отказываясь от намеченной цели.

Шаг, второй, вода захлестнула её по колено, по бёдра, сковала ледяными волнами ноги, свела судорогой. Она шла.

Течение начинало сносить её в сторону, слишком сильное, слишком настырное, но камень в руках ещё помогал его сдерживать.

Вода дошла ей до груди, и в этот момент, оступившись, она дала возможность течению утащить её прочь.

Не прошло и минуты, как её смыло к середине реки, и камень потянул вниз. Поток уносил её прочь, камень – на дно, вода заливалась в лёгкие, и дышать стало нечем.

Она ещё видела лунный свет сквозь толщу воды и последние пузырьки, уносящие её дыхание на поверхность.

Но недолго.

Так и застыла, прикованная ко дну, не сводя глаз с мерцающей далёкой луны, едва видимой снизу.

Она открыла глаза.

Вода по-прежнему окружала мутным зелёным маревом, а сквозь толщу её мерцала уже не луна, но яркое солнце.

Она дёрнулась вверх, не понимая, что с ней творится, но камень, приковавший ко дну, даже не двинулся.

Неужто и река отказалась дать ей свободу, откуда такая несправедливость?

Она опустилась вниз, разводя руками колокол некогда белой сорочки, вцепилась в узел на тонкой ноге, разбухший от влаги и опутанный водорослью, кое-как его растянула, лишь бы пятка вывернулась из петли, и наконец освободилась.

Рыбкой скользнула вверх, сама того не заметив, вынырнула на поверхность. И тут же, зашипев, скрылась в воде – солнечный свет будто ошпарил, едва она ему показалась.

С ней что-то случилось, выжить она не могла, не должна была дышать под водой, не должна была обжигаться на солнце. Но дышала, но обжигалась. Как будто бы выжила.

Солнце стало врагом, это она поняла с первого раза. Но оставаться под водой казалось ей дикой идеей, непривычной, неправильной. Осмотревшись, уловив речное течение, она наугад направилась к берегу. Где-то найдётся тень, обрыв или дерево, хотя бы что-то, что скроет от палящего солнца.