Холодные тонкие пальцы сомкнулись на шее, проникая под кожу. Егор, дёрнулся, пытаясь вырваться, пальцы мертвеца сжались сильнее, ломая подъязычную кость. Последнее, что мелькнуло в затухающем сознании Егора: водянисто-голубые глаза парня и его бесшумно шевелящиеся губы.
***
Егор лежал в темноте, а кто-то рядом дул на него горячим воздухом и тёр щёку мокрой шершавой губкой.
«Лизка, – думал Егор, – собачка моя, Лизка».
Чувство раскаяния и стыда сжигало изнутри: он снова убил её, отдал на растерзание монстру, только теперь монстром был он сам.
Егор открыл глаза. Рядом с ним, виляя остатками хвоста, стояла Лизка. Егор потянулся, чтобы погладить собаку, почувствовал в руке холодную гладь металла: пальцы сжимали ключ.
Он встал, испуганно огляделся. На земле, у могилы с потемневшей от времени фотографией Соньки сидел мертвец со скрюченными пальцами.
– Теперь хорошо, – приговаривал он, разглядывая ноги, обутые в белые тряпочные тапки, – теперь тепло. Я знал, что ты придёшь. Верил. Я сразу понял, что ты такой же как я, мертвый. Внутри мертвый, хоть и живой.
Свеча валялась на земле, слабый, едва заметный огонек дрожал, плавя восковые бока. Егор до боли сжал кулаки, ногти впились в ладони, он неуверенно шагнул в сторону ворот. Никто больше не пытался его остановить или удержать. Он был свободен. Егор подошёл к воротам, вставил ключ в замок, повернул три раза. Щёлкнув, замок открылся. Егор распахнул створки. Но теперь он не хотел никуда идти, только ядовитое, чувство тоски разъедало грудь. Чувство вины, навсегда поселившееся в его сердце после смерти Соньки, которое он заставил себя забыть, а потом во взрослой жизни заглушал все воспоминания алкоголем и случайными связями вырвалось наружу. Чувство вины, заставляющее его рвать любые привязанности превратило его в живого мертвеца и Егор больше не мог этого вынести. И теперь он знал, что ему нужно делать.
***
Туман рассеивался, по дороге двигались редкие автомобили, подсвечивая дорогу фарами. К остановке подъехал рейсовый автобус. Толстяк, с трудом нагнувшись, взял бульдога на руки, подождал пока выйдут люди и кряхтя забрался внутрь. Пассажиры автобуса – женщины с заплаканными глазами, мужчина в тёмных очках, двое детей, гладко причёсанных, одетых в одинаковые чёрные курточки, двигались к воротам. Тихо разговаривая, люди прошли мимо, не замечая ни Егора, ни Лизки, ни парня со скрюченными пальцами. Егор внимательно следил каждым из них. Лицо пожилой женщины выражало скорбь, молодой – скуку, мужчины – усталость, а на лицах детей застыло неподдельное любопытство.
Егор близоруко прищурившись, втягивал носом воздух, пытался разглядеть каждого, желая среди толпы найти того, кто поможет ему, спасёт, разделит бесконечное одиночество.
– Соседи пришли, – шептал Егор, – вот и славно. Сейчас сядем, чайку попьём. Подарки будем дарить. Свет только зажгите. Соседи. А то мне вас не видно.
Паводок
Лина Гончарова
Она утопилась.
Семь дней и ночей она вынашивала эту мысль, тоскливо глядя в окно, не смыкая глаз. От дома до реки было рукой подать, не дольше пяти минут, и тёмные воды манили.
Её поразило заклятие пустоты, обернувшееся вокруг неё огромной змеёй, всё сильнее сжимающей свои кольца, до невозможности сделать вдох. Темнота застила ей глаза, не пропуская ни лучика света. Руки озябли, неспособные больше подняться.
В ней совсем не было смысла, не больше, чем в камне. Нелюбовь была её постоянной спутницей, от рождения к первой привязанности и после до мужчины, с которым она сочеталась браком. Напрасно.