Лорейн продолжала смотреть на гувернантку с озадаченным видом, и та, подавив раздраженный вздох, снизошла до пояснения:
- Ты обещала, что перестанешь спасать всех животных подряд, Лорейн. Всем не помочь, а твоя самоотверженность не доведет тебя до добра. Забыла, чем все закончилось в последний раз?
Лорейн бездумно провела пальцем по почти незаметной тонкой полоске шрама на внутренней стороне ладони правой руки. След остался из-за ее попытки освободить дикого зайца из капкана. Попытка вышла удачной, и заяц спасся, а вот сама Лорейн сильно поранилась. Тогда Маргарет в первый и последний раз позволила себе отбросить привычную маску равнодушного спокойствия и накричать на Лорейн так, что уши закладывало, а затем строго наказать свою подопечную. Девушка поначалу сердилась на гувернантку и считала, что та отругала ее совершенно несправедливо. Но куда больше ее потряс тот факт, что всегда сдержанная мисс Мансфилд оказалась способна на столь исступленную ярость и гнев. По размышлении Лорейн пришла к выводу, что гувернантка просто сильно испугалась за нее, и вылила свои переживания потоком брани. Впредь девушка старалась быть осторожной, чтобы не волновать Мэгги лишний раз, однако она не единожды нарушала данное женщине обещание, поскольку просто не могла поступать иначе.
- У лорда Грея поистине ангельское терпение. За подобное увечье ему следовало бы наказать тебя со всей строгостью…
Слова мисс Мансфилд заставили Лорейн подскочить с кресла и броситься к выходу из гостиной.
- Мэгги, присмотри за Штормом! – уже на ходу попросила она ничего не успевшую возразить гувернантку и вылетела в коридор с неприличной для благовоспитанной мисс скоростью.
Чуть было не забыла о найденном котенке! И как только из головы вылетело? Мысли о лорде Грее совсем сбили Лорейн с толку! Пока она мчалась до кухни, перед глазами вновь возник образ мужчины, и девушка невольно вернулась в тот день, когда увидела нового опекуна впервые.
Лорейн было тогда всего четырнадцать, и ее фигура представляла собой сплошь бесконечные руки да ноги. Волосы своим цветом напоминали желтую солому, а рот был непропорционально большим для еще несформировавшегося девичьего лица, покрытого юношеской сыпью. Она была чересчур худой и высокой, и всегда чувствовала себя неуютно рядом с представителями мужского пола. Слуги и учителя зачастую были с ней одного роста, а иногда и ниже Лорейн на целую голову. Из-за своей неуверенности и чужих косых взглядов она начала заикаться, что совсем не добавляло ей популярности среди сверстниц. В результате ее почти никогда не приглашали на прогулки, не звали на чаепития и не заглядывали в гости. А в те редкие случаи, когда Лорейн все же удостаивалась чести обратить на себя внимание, она становилась всего лишь предметом злых шуток и насмешек и поводом самоутвердиться на ее неприглядном фоне.
Старый граф Пембрук, ее тогдашний опекун, убеждал Лорейн, что в человеке главное не внешность, а внутренняя красота, и в этом с ней мало кто мог сравниться. Он обещал, что наступит время, и достойный мужчина обязательно разглядит ее прекрасные качества, какими не каждая леди могла похвастаться. Это конечно все было замечательно, но как ни крути, а грустная правда такова, что первое впечатление зиждется исключительно на человеческой наружности.
В этом Лорейн окончательно утвердилась, когда наконец была представлена Джейсону Грею, своему новому опекуну. Молодой мужчина был высок, прекрасно сложен и красив, как грех. Он был подобен греческому богу и произвел на свою воспитанницу совершенно неотразимое впечатление. Вот только сама Лорейн похоже его ни капельки не впечатлила. В то время, когда она рядом с ним даже как следует вздохнуть не смела, новый граф Пембрук едва мазнул по ней скучающий взглядом, всем своим видом демонстрируя отсутствие интереса. Тогда она попыталась привлечь его внимание своими достоинствами «невидимыми глазу», да только от волнения Лорейн и слова не могла нормально выговорить. Она заикалась даже больше чем обычно, а осознавая свой промах, заикалась еще пуще. Кажется, лорд Грей даже поморщился от звуков ее голоса. Вид мужчины буквально кричал, что он бы желал оказаться где угодно, но только не здесь.