— Сюда сейчас только случайно кто заглянет, — сказала Лила. — Но ты все равно не теряй времени.

Эдин переходил со свечой от портрета к портрету и уже почти отчаялся, решил, что точно, почудилось ему в потемках, как вдруг увидел тот самый портрет. Точнее даже, их было два, мужской и женский, и не угадать теперь, какой именно тогда случайно показался Эдину — с обоих смотрело почти одно и то же лицо. Те самые глаза с характерным разрезом, ноздри, губы, только в одном случае лицо обрамляла пышная старомодная прическа, украшенная перьями и драгоценностями, а губы были сложены в нежную улыбку — молоденькая женщина безмятежно смотрела на Эдина, придерживая рукой струящийся с плеч плащ. Мужской портрет изображал юношу, почти мальчика, с темными волосами до плеч, в старомодном камзоле, украшенном золотым галуном. Его губы были сурово сжаты, а лицо казалось заносчивым и высокомерным — он, кажется, смотрел куда-то выше Эдина, как будто считал ниже своего достоинства взглянуть прямо на него.

— Это бабушка нашего маркграфа и ее младший сын, дядя маркграфа, получается. Он погиб на охоте совсем молодым. Внизу еще есть их портреты, более парадные, те леди больше нравятся. Я про всех, кто на портретах, знаю, хоть о ком спроси, если хочешь. Постой, до этих-то тебе — что? — спохватилась она. — Говори, ты ведь обещал!

Помолчав немного, поводив свечкой вправо-влево, Эдин со вздохом сказал:

— Я ошибся. Тогда, первый раз, в потемках, они показались мне как будто знакомыми. Нет, ошибся.

— Ничего, бывает, — разочарованно вздохнула Лила. — Ладно, пошли.

Поверила?

Внизу их ждала взбучка от тетушки Сины, которая уже была вне себя от беспокойства.

— И о чем только думаешь, глупая девка? — набросилась она на внучку. — Все бы тебе по замку полазать да набедокурить! Ох, прознают про твои делишки, опять отведаешь розог и темного чулана! Когда меня слушаться начнешь, беда на мою голову?

— Тетушка, это я виноват, ее попросил! — вступился Эдин, потому как все сетования старой кухарки показались ему совершенно беспричинными, они с Лилой ведь ничего плохого не сделали, верно?

— А ты спать ступай, разбужу рано! Ишь ты, заступник! Неслух! Я ему помогай, а он беды на свою голову собирает, — охотно переключилась на него повариха, тут же напомнив добрейшую Меридиту.

И Эдин по-быстрому отправился спать к себе за занавеску. Впрочем, очень скоро тетушка Сина пришла туда. Села на краешек его постели, и тихонько сказала, потирая сухонькие руки.

— Ох, дорогой мой. Рассказала мне все внучка, не обессудь. Не буду спрашивать, что ты на тех портретах разглядел. И что моей бедокурке не рассказал, наверное, правильно. Меньше знаешь — лучше спишь, это еще деды наши знали. Я ведь тебе забыла кое-что сказать. Виолика мне говорила, что в Храм пойдет и оставит Тайну. Денег еще у меня попросила взаймы, потому что без гроша сбежала из замка, вот так-то, а в Храме ей надо было хоть немного оставить, и памятку купить для дочки. Она сказала, что раз у дочки пока имени нет, она купит подвеску со своим именем. Понял меня? Ты ведь знаешь, что это такое, в Храме Тайну оставить?

— Знаю, конечно, — кивнул Эдин.

Кто же об этом не знает? Эдину, например, Мерисет рассказала, когда он совсем еще малышом был. Дело в том, что можно прийти в Храм, в любой, и оставить там свою Тайну, вроде как на хранение. И назвать тех, кому можно будет ее узнать, когда-нибудь. Это не должно касаться денежных дел, и еще священник может отказать без причины, и ни за что не станет покрывать убийц, прелюбодеев и насильников. А также государственных изменников, но насчет последних в Храмовых законах не было сказано ничего, поэтому королю пришлось издать свой закон, и было это лет сто назад... всего лишь. Самое главное, что не могло быть обмана, любая ложь при обряде всплывала, а солгавший три года потом не мог переступить порога ни одного Храма.