– Нужна помощь?

Нужна ли ей помощь? – вопрос симпатичного продавца эхом отзывается в ней. Кто же, как не он, сможет ей помочь? Легкая улыбка проступает на губах. Ей приходит в голову сказать, что она ищет книгу для друга. “Я ищу книгу для друга. Он скульптор-художник и пироман, читающий по ночам, не то чтобы я была с ним ночами, я даже днем мало с ним общалась. Так что же мы за друзья, спросишь ты? Отличный вопрос, ха-ха, это фальшивый смех, да, ты чуткий человек, поймал меня. Если формально, то он не мой друг, нас свели кошки, длинная история, которая закончилась пятью швами, вот шрам, если ты не веришь. После той встречи он пропал почти на месяц. Декан сказал, что уехал за границу к своему отцу в… Я на самом деле не знаю куда, он мне не писал оттуда, и даже когда вернулся, не сообщил мне об этом. В общем, я не думаю, что знаю о нем достаточно, чтобы помочь тебе посоветовать мне, какую книгу купить ему. Я могу сказать тебе, например, что книгу «Маленький принц» он презирает. Однажды сказал мне, что был бы счастлив, если бы Пилот грохнулся на своем самолете прямо на Принца и оба сгорели бы вместе с розой. Ему вообще нравится, когда вещи горят. Хочешь немного доморощенного психоанализа? Он сжигает вещи, которые любит больше всего, чтобы не привязываться к ним. Одно время я надеялась, что он сожжет и меня. Пусть извращенное, но признание в любви… Стоп! Ты продавец книг или следователь? Куда ты суешь свой нос?”

– Нет, спасибо, – шепчет она, оглядываясь на книжные полки.

Внезапно глаза утыкаются в белое на черном имя: Антигона. Антигона?! Как будто тут знают, что в классе, где ее прямо сейчас изучают, Габриэлы нет.

“Послушай меня внимательно, маленькая гречанка, у меня сейчас нет ну ни капли сил на твои моральные дилеммы. Поверь, у меня достаточно собственных. Так что пока”. Огрубевшей подушечкой пальца, способного извлечь чистейшее вибрато, она давит на корешок Антигоны, и книга проваливается между двумя другими в бездну полки.

“Если бы мое тело лежало посреди площади Рабина, – думает Габриэла, – окруженное вооруженной охраной, а надо мной кружили бы грифы, попробовал бы Йонатан похоронить меня? Хотя, если вдуматься, разве это не то, что случилось?”

Габриэла проходит вглубь старого книжного магазина и выглядывает во двор – потайной уголок с красной плиткой на полу и вымирающими томами по единой символической цене. Между круглыми столиками одинокое дерево, его ствол слаб, но упрям, а ветви воздеты в отчаянной мольбе к серому небу.

– Извините, мы не обслуживаем сейчас на улице, вот-вот пойдет дождь, – сообщает официантка-синоптик.

Габриэла не против – она слишком далеко отошла от виолончели. Она возвращается внутрь и проваливается в старое рваное кресло.

Она надувает щеки и задерживает дыхание, пока шея и лицо не багровеют. Потом зевает и растворяется в окружающем: в книгах, коврах, абажуре в цветочек, в афише независимого театра на двери туалета и даже в подстриженной бородке хипстера, который напыщенно колотит по клавишам своего макбука. Габриэла догадывается: наверняка сценарий сериала, который она никогда не посмотрит.

Какое-то время она так и сидит, пока тревога не поднимается откуда-то изнутри, точно морская болезнь. Будто ее органы отцепились от канатов вен и артерий и пустились в бурный круиз по телу. Чтобы вернуть равновесие, она находит глазами виолончель. Техника, которой ее научила в детстве мама, когда она не могла устоять на одной ноге. Такое когнитивное мошенничество, призванное сбить с толку бушующий мозг, – выбираешь объект в пространстве, цепляешься за него взглядом, мозг думает, что ты действительно держишься, и тогда ты не теряешь равновесие. Кажется, после того успешного урока мать не научила ее ничему, даже твердо стоять на своих двоих. Или Габриэле просто больше не удается обманывать свой мозг.