Йонатан стащил с ее плеч виолончель и почтительно уложил на скамейку. Неожиданно нежными движениями перебинтовал шарфом ладонь. Ткань тут же окрасилась бордовым.

– Слушай, выглядит кринжово, – сказал он.

“Он обнимает меня, – думала Габриэла, – а у меня волосы воняют рыбьим желе”. Габриэла понимала, что надо бы позвонить маме, но она же соврала ей, что сейчас с Соней.

– Соня, – хихикнула Габриэла.

– Соня? – переспросил Йонатан. – Кто такая Соня?

– Ты Соня!

– Я Йонатан, – сказал он с опаской. – У тебя глюки?

– Хватит, мне больно смеяться.

– Ты меня пугаешь.

“У меня будет гангрена, мне ампутируют руку, и я не стану виолончелисткой. Но зато у меня будет парень”.

– Нужно везти тебя в травмпункт, – сказал Йонатан и принялся заказывать такси с телефона.

Пока они ждали, говорил с ней, чтобы она не заснула:

– Скажи, а почему ты вскрикнула: “Как назло, левая!”? Что не так с левой?

Габриэла объяснила, что правая рука просто держит смычок, а вот пальцы левой бегают по грифу.

– Как паук, плетущий паутину, – сказала она, чувствуя, что это самое глупое из всего, что она могла ляпнуть, но Йонатан прищурился, будто представляя, и резюмировал:

– Паук. Круть.

Мама не должна узнать о нем. Не потому что рассердится или что-то такое. Как раз наоборот, она будет счастлива:

– У маленькой Габриэлы наконец-то есть парень!

Она станет говорить об этом по телефону со своими подругами, задавать тысячи вопросов и покупать ей презервативы.

– Что за музыку ты слушаешь? – Габриэла кивнула на наушники на его шее.

– Я не слушаю музыку. Они ни к чему не подключены. Просто… блокируют лишний шум.

Габриэла была очарована этой идеей, и ровно тогда, когда почувствовала себя такой счастливой, из ее глаза выкатилась слеза. Он не вытер слезу, хотя их лица были близко, а позволил слезе скатиться на щеку и дальше по шее. В этом тоже Габриэла усмотрела оригинальность.

– Ты же не выкинешь ничего отстойного? Не умрешь тут внезапно, к примеру? – спросил он, с тревогой поглядывая на ее забинтованную руку.

– Если я умру, – ответила она, – то вернусь из загробного мира, чтобы доставать тебя. Я… я буду дуть на твою зажигалку каждый раз, когда ты будешь пытаться зажечь сигарету.

– Это реально может выбесить, – согласился Йонатан.

Он взглянул на телефон – свободных такси все еще не было.

– А как я узнаю, что это ты, а не ветер?

– М-да. Верно. Тогда… тогда я подую тебе прямо в ухо.

Ничто так не пугало Габриэлу, как отит. Говорят, одного серьезного воспаления уха достаточно, чтобы навсегда повредить слух.

– Кошки, к слову, ненавидят, когда им дуют в ухо.

– Вообще-то звучит очень даже приятно, – сказал Йонатан.

– Это не так. Это ужасно!

– Ну дунь!

Он приблизил ухо к ее рту, она сложила губы колечком и дунула.

“Зачем все это помнить?” – спрашивает себя Габриэла, глядя на шрам на руке. Есть пугающий шанс, что это не шрам на всю жизнь. Вполне возможно, что через несколько месяцев от него не останется и следа.

Она никогда не возвращалась в тот магазин узнать, какое впечатление произвела кошачья вендетта. Это уже неважно. Это уже история.

– Хватит! – говорит она себе низким голосом. – Вернись в настоящее. В настоящем времени ты прогуляла занятия, чтобы побывать в доме у Йонатана, так почему ты еще не там?

Звонок пробуждает удивительную бодрость в сонных учениках. Они несутся прочь из класса – кто в столовую за тостами с кетчупом, кто, с сигаретой, за здание спортзала. Мосластый джазмен отбивает на бедрах стремительный бит. Пара молодых кинематографистов страстно целуются на лестнице в бомбоубежище. Начинающая актриса кричит из туалетной кабинки: “У кого-то есть тампон?.. Прокладка?.. Катетер?!” – и заходится хохотом от собственной шутки. Через две кабинки от нее балерина-восьмиклассница засовывает два пальца глубоко в горло.