В темном проходе полыхнуло факельное пламя.

И кликуши в балахонах, и латники, на сей раз числом не менее десятка, – все были тут. Молча взирали на меня светящимися глазами. Близко не подступались – ожидали, небось, что, обзаведясь оружием, начну сводить счеты. И за стрелу, выхватившую меня из трамвая прямо на Воплощение. И за само Воплощение с колотьем раскаленными гвоздями.

Но я не двигался с места. Сорохтину было не до того: он был озабочен лишь тем, как и чем прикрыть свой срам от посторонних глаз, а Змиулан, к собственной наготе относившийся не в пример философски, кажется, знал всю роль наперед.

Выждав подобающую паузу, вперед выступил император Луолруйгюнр Солнцеликий.

Я узнал, что он – император и как звучат его имя и титул, едва только этот человек откинул капюшон и обратил ко мне мертвенно-бледное вытянутое лицо с тонкими синеватыми губами, клювастым носом и запавшими сияющими глазищами, в обрамлении спутанных бесцветных прядей. Просто в мозгу моем перелистнули страницу, и все стало ясно… Солнцеликий был альбиносом. Требовалось немало фантазии, чтобы угадать: этой мумии не тысяча лет, как думалось на первый взгляд, а три десятка с половиной. То есть мы с ним были ровесники.

Губы императора беззвучно шевельнулись, обтянутая полупрозрачной кожей длань слабо трепыхнулась в моем направлении.

– Ты, кто восстал из мертвых! – услышал я. Голос шел из толпы жрецов. – Воистину ты великий воин. Но перед тобой – император…

Разумеется, было сказано: «Перед тобой – юйрзеогр». Что означало примерно следующее: «властно попирающий твердь». В свою очередь, под «твердью» подразумевалось вовсе не то, на чем крепятся звезды, как в нашем Священном писании, а собственно материк и все административно-территориальные единицы, на нем расположенные. Впрочем, внешние колонии тоже входили в это понятие. Так что термин «император» годился вполне – и по созвучию и по смыслу.

И снова Змиулан лучше меня знал, как поступить.

А требовалась простая вещь: повергнуть свой меч к босым ступням властелина. Конечно, еще проще, да и естественнее с позиций диалектического материализма, было отослать всю эту брагу к чертям собачьим. Но неведомыми силами мне была предписана вполне определенная роль в этом балагане. И, чтобы сохранить надежду до конца разобраться в происходящем, а потом и, бог даст, выкарабкаться отсюда в мое родное время и место – замызганный трамвай на исходе двадцатого века нашей эры – я, на пару со Змиуланом, должен был сыграть ее с блеском.

Меч-гузуаг со звоном полетел к ногам императора.

Луолруйгюнр снова прошелестел что-то невнятное.

– Юйрзеогр осеняет тебя своей милостью и предлагает службу. Он желает вверить тебе свое благополучие, пока боги не заберут его в небесные чертоги.

«Смотря какой положат оклад», – вертелось на шкодливом моем языке.

– Воля юйрзеогра – воля богов, – сказал Змиулан.

Мне протянули серый груботканый плащ, дабы я мог прикрыть наконец свой срам. Хороший шанс на собственной шкуре узнать побольше о власяницах религиозных фанатиков и, пожалуй, о терновых венцах – ибо плащ был снабжен капюшоном…

Увязывая вокруг талии веревку, заменявшую пояс, краем глаза я уловил неприметное движение рук ближайшего к императору черного латника.

Гузуаг сам прыгнул ко мне в руки!

Ко мне – или к Змиулану?..

– Остановись, – впервые различил я голос Луолруйгюнра. Голос как голос, чуть хрипловатый. Не привычный к натужному ору. Уверенный, что при любых обстоятельствах он будет услышан. – Мой брат Элмайенруд пошутил.

«И шуточки у вас дурацкие, – подумал я, опуская занесенный над головой присевшего латника меч. – Юморист хренов! Еще чуть-чуть, и у императора стало бы две половинки одного брата… А на шутку-то все это походило очень слабо. Что он хотел – секануть меня, пырнуть Луола или яйца почесать?.. Но мне ли судить о здешних приколах?»