У Лёхи появилась подружка. Они сидели на камнях, обнявшись и перешёптываясь. Рита тоже была студенткой и тоже училась во Владивостоке. Мы перекинулись с ней всего парой фраз. [3]

Большую часть вечера я сидела одна, обхватив колени руками, и слушала. Впрочем, разговоры меня быстро утомили, хотя я и услышала пару новых шуток. Домой возвращались втроем, брат проводил Риту, и мы побрели домой. Проходя мимо многоэтажки по улице Толстого, я машинально отметила, что света в окнах у Димы нет.

Прошло ещё три дня. В городе стояла такая жара, что асфальт на дороге плавился, а температура в тени достигала 30 градусов. Все эти дни мы проводили на озере, мы болтали, загорали, жарили сосиски. Домой я возвращалась без сил, и уже в десять вечера падала на кровать замертво. На озере я училась нырять с пирса. Плавать в пресной воде мне не нравилось, мутная вода вселяла в меня первобытный страх. Я вообще всегда опасалась плавать там, где я не вижу дна, но выбора не было. Оказаться возле водоема в такую жару вообще было большой удачей, поэтому из мутной воды я вылезала на берег очень редко. На третий день самый младший парень из компании начал учить меня грести веслами на лодке. Учитывая мою природную неуклюжесть, мы много смеялись. Я даже прониклась симпатией к моему учителю. К тому моменту, когда солнце начало заходить за горизонт, у меня начало получаться поворачивать и разворачивать лодку.

Когда мы вернулись домой, возле дома стоял знакомый черный кроссовер. Увидев нас с братом, Дима вышел из машины. Глядя мне в глаза, он кивнул головой, я в ответ подняла ладонь и молча уставилась на него.

– Эй, целый день на солнце, да? Смотри, да она вся как свекла! – кивнул он Лёхе после приветствия. Потом повернулся и ткнул в меня пальцем.

– Ай! – вскрикнула я, а на иссиня-бордовом плече осталось бледно-жёлтое пятно.

– Завтра будешь умирать, – констатировал он.

Лёха отмахнулся – солнечный ожог — это не смертельно, и не надо преувеличивать, но быстро понял, что лучше помолчать. Мне дали понять, что мои уши – лишние для мужского разговора, и я пошла в дом.

Он оказался прав. Ночью я не могла спать от боли, всё тело пылало и зудело, больно было даже шевелиться в постели. И тут все мысли, которые я так старательно отгоняла три дня, разом обрушились на меня, и их круговорот завладел мной без остатка.

В час ночи я уже абсолютно ничего не понимала. Приехать за мной к родителям, признаться, что скучал, а потом просто за три дня ни разу не появиться, при встрече ни слова не сказать. Что это вообще за реакция была? И тут я поняла – он злился! Просто злился. Да что я такого сделала-то? В голове одни вопросы. Что вообще происходит? А со мной-то что такое? Вместо того, чтобы наорать и психануть, я молчу. Конечно, еле сдерживаю свой гнев, но молчу! Вместо того, чтобы разобраться в себе и в том, что чувствую, я запуталась ещё больше.

К утру у меня поднялась температура. В семь утра я уже пила чай на кухне и пыталась делать бравый вид. Выглядела откровенно плохо, да и чувствовала себя паршиво. Но как только взрослые ушли на работу, я быстро нацарапала записку Лёшке, оделась и пошла к моему ночному мучителю. Надо поговорить. Надо выяснить, что происходит. Я не могу больше сидеть и накручивать себя. Мне надо знать, что я такого сделала, почему он меня видеть не хочет.

Чем ближе я подходила к его дому, тем больше меня покидала моя уверенность. Стоя перед дверью, я вообще уже собиралась развернуться и убежать. Да что такое? Это же Димка. Мой Добрый Димка. И я нажала кнопку звонка.