Я машинально протянула:

– Даа́. Авале́с им зюльт ама́р…

И вопросительно посмотрела на всадника. Он почтительно склонил голову.

– Darimás Daár, mõrí.

– Дарима́с Даар. Ах ам васахтю́ им зюльт?

– Daá.

Он повернулся к Кхар Джахару и уверенно сказал:

– Salís mõrí, mãrív. Aík sepaaírh41 assthá avrissár salé rüfaaís in kahtagár.

Я прищурилась, поняв лишь первую часть. А вот что именно сказал ему Аик – нет.

Гардах согласно кивнул.

– Vasaaráh, mãrív. Aha ahrá.42

Что они видели, я тоже не поняла.

Кхар Джахар виновато улыбнулся Акха Джахару.

– Mar kahümán43, zün.

Когда он озадаченно нахмурился и посмотрел на мою правую руку, мне захотелось спрятать ее под плащ.

Я осознавала – они обсуждают меня, и от этого было неловко. Ничерта не понимала, конечно, но ведь подслушивала! А всадники, зная, что я не владею языком, продолжали беседу, не заботясь о моих чувствах.

И от этого стало жутко обидно. И страшно. Кажется, впервые с того момента, как я оказалась здесь, мне стало действительно страшно!

Что-то явно не так со мной, раз самый старший из мьаривов засомневался, что я – загадочная мьори. И, видимо, главная проблема заключается в том, что на моей правой руке нет татуировки. Но с чего ей там быть? Из ниоткуда взяться?! Или…

Татуировка что, тоже магическая? Узнать бы, что означает ее наличие!

– Ah mõrí?

Я посмотрела на Акха Джахара. Нежностью в его глазах вполне можно разбивать вдребезги женские сердца. Мужские, в теории, тоже…

– Ah am vasahtü im zült?

Я кивнула и опустила голову, но мьаривтас ухватил меня за подбородок двумя пальцами и заставил посмотреть на него, склонился и повторил вопрос шепотом:

– Saík mõrí, ah am vasahtü im zült?

Я замерла, разглядывая белые искорки на ярко-голубой радужке, и честно ответила:

– Нин.

Не хорошо у меня дела. Не в порядке я. Стою перед мужчинами испуганная, растерянная, голодная и медленно замерзающая в одной рубашке под плащом, пока они обсуждают меня и, кажется, мою дальнейшую судьбу!

Я думала, что слезы закончились, но глаза снова увлажнились. Акха Джахар притянул меня к себе и крепко обнял, игнорируя сухие покашливания Кхар Джахара. Шепнул:

– Saík mõrí …

Я уткнулась лбом ему в грудь и обхватила рукой за талию. Он что-то сказал всадникам и повел меня к шатрам, попутно раздавая указания. Мужчины засуетились, забегали по лагерю и, судя по радостным лицам, получали от этого настоящее удовольствие.

Оказавшись возле моего шатра, Акха Джахар кивнул на полог, заменявший дверь.

– Ah dürfaráh saké ad akás?

Я открыла рот, чтобы сказать, что не поняла – эта фраза прочно вошла в оборот, и мои спутники давно выучили ее – но он опередил меня. Указал пальцем на себя, на шатер и изобразил ходьбу.

А, в гости просится…

Я согласно кивнула, хотя больше всего мне хотелось остаться одной.

Мужчина откинул полог и пропустил меня вперед, как истинный джентльмен. Сам войти не успел – его окликнул Кхаад:

– Sip mãrivtás!

Что за сип?

Акха Джахар задержался на пару секунд и вошел в шатер с моими вещами, сложенными аккуратной стопкой. Конечно же, сухими.

Я подавила стон, заметив нижнее белье между футболкой и толстовкой, и забрала протянутую одежду, так и не выпустив кинжал из рук.

– Мюрика́с.44

– Müritís, mõrí.

Я вопросительно приподняла брови, и он указал на меня.

– Mürikás, mãrivtás!45

Я слабо улыбнулась, когда он спародировал мой высокий голос, а потом прижал ладонь к груди и пробасил гораздо ниже, чем говорил:

– Müritís, mõrí!

– А, поняла, мюрити́с это пожалуйста.

Мьаривтас прищурился и медленно повторил: