Оставшись наедине с собственными мыслями, я жалела себя из-за утраты, жуткой боли в пояснице и шее, ноющих суставов, обветренных рук и лица. Я упивалась жалостью, прекрасно понимая – это нужно прожить. Нельзя таскать горе в себе. Оно разрастется, заполнит тебя до краев и уничтожит, когда ты будешь наименее защищен от него.

По утрам всадники улыбались, делая вид, что не замечают мои красные, опухшие из-за пролитых слез глаза. Они разговаривали со мной ласково, терпеливо объясняли, когда я не понимала их, и везли… непонятно куда.

Чем ближе мы были к лесополосе, тем теплее становился воздух и меньше было снега. Иногда я замечала черную землю в прогалинах и искренне недоумевала – неужели за неделю наступила весна? Или мы едем туда, где теплее, чем в том адском местечке, где я оказалась с костлявой руки Харона?

Не мог чуть ближе к теплу скинуть, сволочь?!

На восьмой день пути от все еще далекой лесополосы отделилось три точки. Они двигались в нашу сторону, и я разволновалась. Но, увидев искреннюю радость в глазах спутников, немного расслабилась. Видимо, они знают, кто к нам едет. И когда ближе к вечеру три точки оформились в фигуры всадников, Аик пришпорил кайдаха́ра – так назывались существа, на которых мы путешествовали – и умчался прочь.

Я посмотрела поверх плеча на Гардаха. Он улыбнулся, почувствовав мою тревогу.

– Piharáh, mõrí. Sal vahnãrán.

Я согласно кивнула, поняв лишь пихара́х – успокойся – и посмотрела вслед Аику. Вечер вылил на мир сумрак, скрывая от взгляда молодого всадника и тех, кто ехал ему навстречу.

Я изумленно моргнула, когда прямо перед нами из темноты возникло строение из снега. Я могла поклясться, что на просматриваемой и уже не настолько заснеженной равнине увидела бы его! Откуда оно взялось?

Глядя на обнятые ночью бесшовные стены, я лишь сейчас задумалась – если на улице беспроглядная тьма, почему в доме, где нет ни единого источника света, не так?..

Нам навстречу вышел Аик в компании незнакомого мужчины. Тот сразу направился ко мне, приветливо раскинув руки, а я застыла в изумлении.

Нет, ладно. Ярко-зеленые, ярко-голубые и даже желтые глаза – для меня это было близким к норме явлением. Но ярко-красные, мерцающие в темноте раскаленными углями, роняющие багровые отсветы на скулы…

– Mar mõrí! Avalés in áksast khar! Ah am vasahtü im zült?

Мужчина выполнил нехитрый ритуал приветствия и протянул руки, чтобы помочь мне слезть с кайдахара. Гардах мягко толкнул меня в спину, и я выдавила:

– Даа́. Авале́с ин а́ксаст кхар, мьари́в. Ах ам васахтю́ им зюльт?

– Daá!

Красные глаза полыхнули, как костер, в который плеснули бензина. Я вспомнила, как однажды белки Гардаха заполнились жидким золотом. Это ни разу не повторилось за прошедшую неделю, но… Видимо, это тоже норма в этом мире? Значит, бояться нечего?

Вот же… Чертов Харон!

Проклинать божество прочно вошло в привычку…

Большие ладони обхватили мою талию и потянули. Я невольно вздрогнула – этот мужчина был гораздо горячее Гардаха. Обжигающе горячий на контрасте с уличным морозом!

Едва я оказалась ногами на земле, красноглазый обменялся неразборчивыми фразами с товарищами и повел меня в дом. Я вошла внутрь и повернулась, чтобы разглядеть его лицо и вздрогнула во второй раз.

Несмотря на то, что он радостно улыбался, его лицо добродушным или хотя бы приветливым назвать было крайне затруднительно. Наоборот – именно так в книгах описывают злодеев.

Из-за того, что густые брови нависали над верхним веком, казалось, что он грозно хмурится. И это делало его улыбку похожей на зловещий оскал. Резкие черты узкого лица с острым подбородком лишь усугубляли образ. А довольно длинные, небрежно зачесанные назад черные волосы и сузившиеся, полыхающие красным глаза завершали его, рисуя идеального разрушителя миров.