— Ты будешь рядом?

— Всегда, когда понадоблюсь.

Откладываю весла и снимаю с пояса небольшой кожаный мешочек. Распускаю на нем тесемки и выуживаю на свет тонкой работы изумрудное ожерелье, которое тут же вспыхивает в солнечных лучах.

Глаза Эли становятся огромными, оно прижимает руки к груди и даже, как будто, перестает дышать.

— Это ожерелье передал мне Брайян Гримсворт, - поясняю, раскладывая его на растопыренной ладони. – Смею предположить, что вы вчера сумели найти общие темы для беседы.

С лица Эли сходит весь румянец, губы бледнеют, она, насколько может, отодвигается от меня.

— Или я не прав?

— Ты знаешь, о чем мы говорили? – шепчет едва различимо.

— Только в общих чертах. Мне нужно было удостовериться, что ты не оттолкнешь его при первом же знакомстве. Не хотел давить, не хотел ничего говорить, чтобы просто поговорила с ним, как с обычным человеком.

Кончики ее пальцев начинают мелко подрагивать. Эли замечает это и прячет руки за спину.

Мне не нравится ее реакция. Неужели я был настолько слеп?!

— Клан Гримсвортов имеет все шансы стать главным и самым крупным кланом Севера, - поясняю, не совсем уверенный, что воспитанница меня слышит. – Это шанс для тебя вернуться к своему народу. Вернуться полноправной хозяйкой этих земель. Для Брайяна будет большой честью взять тебя в жены. Северу нужна королева, Эли. Ему нужна ты. За тобой будет сила легионов Империи, если в них будет нужда. За тобой будет сила ученых Империи, весь ее экономический и политический потенциал. Знать Империи тебя приняла. И вчерашние твои гости действительно будут рады видеть тебя в своих землях, на своих приемах.

— Отвези меня на берег, пожалуйста, мне холодно, - зябко поводит плечами.

Прежде, чем вновь взяться за весла, протягиваю ожерелье ей. Воспитанница смотрит на него невидящим взглядом. Того и гляди прольется слезами. Но держится, сидит в прямой спиной, хотя плечи все же чуть заметно ссутулились.

Я продолжаю держать ожерелье в руке, ожидая ее реакции на него.

И Эли все же берет его. Подцепляет непослушными пальцами, едва не роняет, но забирает. На шею, ожидаемо, на одевает.

Внутри нехорошо шевелится что-то… склизкое, холодное, ядовитое. Ощущение, будто не ожерелье ей передал, а черную гадюку из пустыни Мапхаатха. Я и подумать не мог, что будет так тяжело. Тяжело самому.

Заранее знал, с самого начала, для чего держу ее при себе, для чего обучаю и окружаю заботой. И все шло хорошо, все было правильно, пока она оставалась девочкой. Даже год назад еще все было хорошо. Но эти дни все изменили, надорвали что-то во мне самом, когда увидел ее там, во дворе замка, взлохмаченную и радостную, встречающую меня после полета. Когда танцевал с ней в полутемном зимнем саду, уже тогда чувствуя, как она льнет ко мне, как вздрагивает от моих невесомых прикосновений. Когда вел ее вчера на бал, когда гордился, как на нее смотрят, как она держит себя, как касается меня улыбкой.

Во мне что-тор ломалось, корежилось, разбивалась с тяжелым грохотом.

И мне было невероятно трудно оставить ее потом возле ее комнаты. Оставить после того, как Эли совершенно невинно поцеловала меня в щеку. Потому что внутри меня к тому моменту гнездился уже не воспитатель, не покровитель. Во мне остался лишь мужчина, который хочет эту молодую, полную жизни женщину.

Я остановил себя, запретил думать о том, чему не должно свершиться. Казалось бы, Император может позволить в собственных землях себе все. Но нет.

Остаток пути обратно проводим в густом тягостном молчании – и как только борт лодки касается пристани, Эли опрометью бросается прочь. Едва не опрокидывается. Я тянусь к ней, чтобы помочь, но она шарахается от меня, точно от огня. Выпрыгивает на сушу и бежит.