– Приди, мой добрый старый государь! Приди! Побеседуй со мной, как часто беседовал когда-то; приди, великий монарх, и забудь возле меня свой двор, посмейся в обществе истинного друга; приди, великий муж, и посоветуйся со мной относительно властолюбивой Австрии; приди, непостоянный поклонник, и расскажи о искренних своих увлечениях и простодушных изменах; приди, бесстрашный воин, – крикни мне снова, чтобы я заслонил тебя в бою! Ах, почему не мог я сделать этого в Париже! Почему не принял на себя поразивший тебя удар![6] Пролилась твоя кровь, и мир лишился всех благ твоего царствования…

Слезы, капавшие из глаз маршала, затуманили стекло медальона; он стал стирать их благоговейными поцелуями, но тут дверь порывисто распахнулась, и маршал схватился за шпагу.

– Кто там? – воскликнул он в недоумении. Но он еще более изумился, когда увидел перед собою господина де Лоне; тот подошел к нему, держа шляпу в руке, и не без смущения проговорил:

– Господин маршал, сердце мое преисполнено скорби, но я вынужден объявить вам, что король мне приказал вас арестовать. У ворот вас ожидает карета и тридцать мушкетеров монсеньора кардинала-герцога.

Басомпьер не встал с кресла; в левой руке он еще держал медальон, в другой – шпагу; он с презрением протянул ее вошедшему и сказал:

– Сударь, я знаю, что зажился на свете; об этом-то я сейчас и размышлял; во имя великого Генриха я покорно вручаю эту шпагу его сыну. Следуйте за мной.

Когда он произносил эти слова, взгляд его был так тверд, что де Лоне пришел в полное замешательство; он пошел вслед за маршалом, понурив голову, словно сам был арестован этим благородным старцем, а тот, схватив факел, спустился во двор и увидел, что ворота отворены конными гвардейцами; они перепугали всех обитателей замка, но именем короля приказали соблюдать полнейшую тишину. Карета стояла наготове и помчалась, окруженная многочисленными всадниками. Маршал, сидевший рядом с господином де Лоне, задремал, убаюкиваемый покачиванием экипажа, как вдруг чей-то мощный голос крикнул кучеру: «Стой!» Но тот продолжал гнать лошадей; тогда раздался пистолетный выстрел… Карета остановилась…

– Заявляю вам, сударь, что это делается без моего участия, – сказал Басомпьер.

Он высунулся в окошко и увидел, что находится в лесу, на такой узкой дороге, что конной страже не объехать кареты, – для нападающих это было огромным преимуществом, ибо мушкетеры не могли выступить вперед; маршал старался разобраться в том, что происходит, а в это время какой-то всадник, отражая длинной шпагой удары, которые пытался нанести ему один из мушкетеров, подъехал к карете, крича:

– Выходите, выходите, господин маршал!

– Что такое! Это вы, Анри, вертопрах, так проказничаете? Господа, господа, оставьте его, это ребенок.

Тут де Лоне приказал мушкетерам отступить, и все получили возможность разглядеть друг друга.

– Что за нелегкая занесла вас сюда, – продолжал Басомпьер, – я думал, вы в Туре, а то и дальше, и исполняете свой долг, а вы вернулись, чтобы совершить такое безрассудство!

– Я вернулся сюда один не ради вас, а по секретному делу, – ответил Сен-Мар, понизив голос, – но вас везут, по-видимому, в Бастилию, следовательно, я могу быть уверен, что вы об этом никому не скажете; Бастилия – храм молчания. Однако, если бы вы захотели, – продолжал он, – я освободил бы вас из рук этих господ; кругом такой густой лес, что никакой лошади не пройти. Я узнал от одного крестьянина, что вас схватили в доме моего отца, и это – оскорбление, нанесенное нашей семье даже в большей степени, чем вам.