— Пап? Все хорошо?

— Вот скажи мне, дочь, когда ты стала такой тихушницей?

— Тиху… Что? — сердце ударяется об ребра и падает в пятки. — Ты о чем?

— Об этом! — он поворачивает свой телефон экраном, а там я самозабвенно целуюсь с Самсоновым. Я теряю способность говорить. Страх буквально сводит внутренности, горло, язык. — Что? Скажешь, это монтаж?

— Да, это монтаж, — даю себе последний шанс на спасение, а потом щеку обжигает тяжелой рукой. Я хватаюсь за щеку, в шоке смотрю на своего всегда спокойного отца.

— Опять ты врешь! Ты завралась, Лукерья! Ты меня разочаровала!

Ты меня тоже.

— Пап, у нас нет ничего, это правда! Он помог мне с английским, мне тройка светила. А сегодня я контрольную на пять сдала, — попытка надышаться перед смертью, слабое оправдание.

— То есть ты бегала каждый вечер не к Лене, а к нему на свидания?

— На обучение. Он помогал мне!

— А ты его, что, просто отблагодарила?

— Да! Он попросил…

— А если бы он попросил ноги раздвинуть? Ты бы тоже его просто отблагодарила? Как проститутка?

— Слава!

— Закрой рот! Это ты ей во все потакаешь! Все, Лукерья, заканчиваешь с Самсоновым, со спортом.

— Что? Нет! У меня чемпионат! Я должна поехать!

— У тебя был шанс! Но ты слишком занята делами любовными, чтобы помнить мое условие. С завтрашнего дня выходишь санитаркой к нам в клинику, у тебя же каникулы? Вот и наберешься практики перед вузом.

— Пап, — слезаю с кровати, вцепляюсь в него. — Пап, одно соревнование, пожалуйста, это важно для меня!

Он просто откидывает меня, как ненужную куклу, а потом вдруг забирает телефон и ноутбук.

— Это больше тебе не понадобится. Я сам буду каждое утро отвозить тебя и забирать. Надеюсь, теперь ты поймешь, что за все нужно платить?

Он уходит, а у меня сердце в груди воет птицей раненой, я сама вою белугой, я реву и реву, не могу остановиться. В какой-то момент приходит мама насчет ужина, но я не могу есть, я даже говорить не могу. Я просто сижу и пытаюсь дышать ровно, пытаюсь искать во всем плюсы, но не получается. Ни одного плюса не нахожу в этом стоге разочарований. Я сама, да? Я сама все разрушила!

Я хотела, как лучше, я хотела, чтобы мною все гордились, я хотела стать кем-то!

Утром, голодная и зареванная, я еду с папой и выполняю работу санитарки. Не могу сказать, что это плохая работа, нормальная, но я то и дело смотрю на входные двери. Мысли сбежать и сделать все по-своему посещают меня все чаще. Но я не могу. Просто не могу!

Это же родители, они меня всю жизнь поддерживали, помогали, кормили, одевали, самые родные люди, как я могу наплевать на все запреты и просто предать их?

Вечером второго дня приходит Наталья Юрьевна прямо к нам домой. Я, прижавшись к двери своей комнаты, слушаю ее повышенный тон, крик отца, хлопок двери. Слезы потоком снова льются из глаз. Это был последний шанс, да? Тренер пыталась, но папу никогда и ни в чем не переубедить. Он просто давит мои мечты из-за моих ошибок, просто уничтожает меня морально. Последней каплей становится платье, которое я не обнаруживаю в шкафу. Я выбегаю к отцу в гостиную, где он, как ни в чем не бывало, читает книгу.

— Пап, а платье где? У меня в шкафу висело?

— А зачем оно тебе? В нем санитаркой нельзя работать.

— Но это было мое платье! Почему я не могу его сохранить?

— Чтобы соблазна не было! Все, не мешай, Лукерья, иди, занимайся.

— Пап!

— Иди, сказал! Пока ты снова не заслужишь доверие, мне с тобой разговаривать не о чем!

Я поворачиваюсь к маме, жду от нее хоть одного слова, а она лишь:

— Кушать хочешь?

— Что ты скрываешь, пап? Чем тебе Сережа так не нравится? Он что-то про тебя знает? Или ты как-то связан с его отцом? — вылетает из меня автоматной очередью. Но, кажется, уже плевать, что скажет отец, худшее он уже сделал, можно не бояться.