— Там что? — хмуро кивнул Кошкин на темный проход в стене.

— Выход, ваше благородие, — прямо в дом, под лестницу. Однако ж заперт, увы. Видать, сама хозяйка и закрыла, да позабыла о том. Так и осталась в погребе, бедолага.

Но с осмотром коридора и «выхода» Кошкин решил повременить, ибо стена сразу напротив двери уже завладела его вниманием целиком и полностью, едва на нее упали лучи от лампы. В ее свете сразу бросались в глаза неровные прерывистые мазки, бурые, въевшиеся в светлый камень. Мазки сами собою складывались в буквы, а буквы — в целую фразу, растянувшуюся в строку. Бодро начавшаяся в середине стены, строка имела заметный крен вниз, а последние ее буквы и вовсе были чуть выше пола, заканчиваясь крайне неразборчиво.

— Здесь ее нашли, возле стены, — шмыгнул носом Антонов. — Пальцы в крови перемазаны, голова к стене повернута. Ну да в протоколах все есть, там и фотокарточки приложены.

Фотокарточки Кошкин уже рассматривал, но не поленился и сейчас раскрыть папку и, подсветив лампой, свериться с ними.

Алла Соболева действительно лежала прямо под надписью, а правая рука ее была запечатлена прислоненной к стене — ровно в том месте, где кончались неразборчивые буквы.

— Проводили почерковедческую экспертизу? — спросил Кошкин.

— Нет… — растерялся Антонов. — Какая уж тут экспертиза, ваше благородие, ясно ж все, как божий день!

— Господин Воробьев, — вместо ответа обратился Кошкин ко второму сыщику, — поручаю вам запечатлеть надпись на стене целиком и каждый фрагмент по отдельности. С разных ракурсов, в отличном освещении. Стражник Антонов вам поможет со светильниками. А после… словом, нужно добыть образцы почерка вдовы Соболевой и убедиться, что надпись сделана ею.

— Хорошо, Степан Егорович, — ровно ответил Воробьев, тоже поднимая лампу повыше и с прищуром вглядываясь в надпись. — Думаю, это можно устроить: некоторые буквы, особенно в начале надписи, имеют несколько м-м-м… особенностей.

Приглядевшись, Кошкин и сам в этом убедился. Буквы в первых двух словах были ровными, округлыми, размашистыми, а, например, «н» и «я» даже имели игривые волнообразные перемычки, какие часто используют женщины. Поручая провести экспертизу, Кошкин поначалу мало надеялся на успех — однако Воробьев сумел обнадежить, что из этого и правда что-то выйдет.

Что касается общего смысла фразы, то она, хоть и была построена кривовато, смысл имела вполне определенный.

«Меня убиват Г».

Именно «убиват» — не «убил», как сказала Кошкину дочь Соболевой при их встрече. И хотя Александра Васильевна настаивала, будто после «г» идет гласная «у», Кошкин этого совершенно не увидел. Буква была смазана. Удлиненную петлю внизу можно было принять за часть буквы «у», но ровно с тем же успехом это мог быть след от непроизвольного движения руки. Дописывала эту букву Алла Соболева явно в последние мгновения жизни…

Однако с большой вероятностью можно было сказать, что буква «г» являлась заглавной, как первая буква имени. Ибо ее верхушка явно возвышалась над другими. Она была написана просто, без излишеств, как буквы в первых словах: из двух четких линий, составленных под прямым углом, — однако так, что совсем не походила на «т», например.

Глядя на эту надпись, снова сверившись с фотокарточками, сделанными становым приставом, Кошкин едва заметно покачал головой. Похоже, что вдова Соболева все же пыталась написать имя «Ганс». Все на это указывало. Ну а то, что у садовника не оказалось под рукой ключа от его собственной садовницкой, можно было объяснить тысячей причин. Самая вероятная из которых — раз ударив хозяйку, он вовсе не собирался ее добивать. Может, и ударил-то случайно. В этом случае, если Александре Васильевне так уж жаль садовника, адвокаты могут добиться для него каторги или тюремного заключения — вместо виселицы.