– А кому принесла бы выгоду смерть господина Алонио?

Патер Анжен теряется. В глазах отражается замешательство:

– Выгоду? Вы хотите сказать: нечто материальное вроде наследства?

– Наследства, должности. Кто теперь станет понтификом?

– Всевышний, какие чудовищные у вас мысли! – с ладони патера взлетает искрящееся белое облако и окутывает Алана божественным благословением. – Предположить, что один из нас пойдёт на человекоубийство, чтобы занять место Алонио!

– Или, например, ради роскошного особняка понтифика в Закре, – Алан провожает взглядом медленно тающие искры. – Люди отнюдь не ангелы с крылышками, патер Анжен, хотя неясно, зачем из убийства создавать демоническую жуть.

– Возможно, затем, чтобы выдать своё преступление за происки Бездны, – вырывается у меня.

Теперь искры божественного огня осеняют уже мою голову.

– Окститесь, дочь моя! Кто бы ни сотворил эту ужасную вещь, он одержим демонами. Бездна направляла его нож, Бездна подтолкнула к тому, чтобы положить тело в храм прямо перед нерукотворным образом!

– А Всевышний куда смотрел? – угрюмо вставляет Алан. – Или он сладко спал?

– Не кощунствуйте, – строго произносит патер. – Всевышний никогда не дремлет. Но коварство демонов способно обмануть даже его.

– В любом случае благодарю вас за откровенность, – нарушает долгую напряжённую паузу Алан. – Будьте любезны, пригласите патера Люция.

Анжен кланяется и выходит.

– Гадкое какое-то расследование, – неожиданно делится со мной Алан. – Послушать патеров, так в храм прямиком из преисподней просочилась рогатая образина, надругалась над понтификом и вернулась обратно… А ты молодец. Первая версия у нас есть.

Не будь я природником, покраснела бы от радости.

Патер Люций не в мантии, а в деловом тёмно-синем костюме. Аура патера яркая-яркая, аж слепит. Первый уровень магии. По привычке ищу на его груди золотой жетон, потом вспоминаю, что храмовники, в отличие от госслужащих, жетоны не носят. Светло-ореховые, почти жёлтые глаза патера полны скорби.

– Анжен сказал, вы нуждаетесь в утешении, – две белые птицы вспархивают с его ладоней и разлетаются ослепительным сиянием. – Все мы в какой-то период жизни начинаем сомневаться в непогрешимости Всевышнего. Главное – выйти победителем из этого испытания духа и нашей веры.

Благословение Люция намного действеннее, чем у его коллеги: мне становится тепло и уютно, словно я снова маленькая девочка и меня обнимают папа с мамой. Напряжённое лицо Алана расслабляется, но о долге он не забывает.

– Благодарю, господин Люций. Скажите, вы тоже думаете, что жестокое убийство понтифика – дело рук демонов из Бездны?

– Безусловно, – грустно откликается патер. – Только демоны эти сидят в голове убийцы и творят зло его руками. К сожалению, ни одна тварь из Бездны не приходит в мир в истинном обличии: они подло и тихо пробираются к нам в души, нашёптывают лживые речи и управляют нами, словно куклами. Человек считает желания своими, но внутри него резвится кровожадная и алчная гадина.

– И вы согласны, что нужно искать человека? – оживляется Алан.

– Да, – подтверждает Люций. – Причём человека, мало похожего на безумца. Одержимость – это не укус песчаного бры́га, после которого укушенный мечется и с пеной изо рта нападает на всё, что движется. Одержимый может быть мил и кроток, разумен и спокоен, потому что у него есть чёткая цель и план, как её достичь.

– И этой целью могло стать убийство Алонио?

– При всех своих несомненных достоинствах понтифик был жёстким, волевым человеком. Он управлял храмами твёрдой рукой. Не терпел новшеств, не признавал перемен. Верховное Собрание находилось у него, скажем прямо, под каблуком. Любое общее решение он мог отменить единолично – и, кстати, зачастую так и поступал. А люди есть люди, господин Эрол, неважно, одеты они в мантии или костюмы. Священнослужители спорят, ссорятся и обижаются ничуть не меньше других. Когда-то я присутствовал на заседаниях Собрания и помню, какие ожесточённые баталии там разгорались. Все эти вспышки Алонио гасил, не щадя ничьего самолюбия.