Мать Стефании и Даниэля была помещена в лечебницу после того, как, пережив нервный срыв, она перестала появляться на людях, разговаривать с мужем, а потом объявила об измене супруга во всеуслышание. Вернее, даже после того как попросила у короля развода.

Я услышала, как Лизи вошла, забрала горшок и, тихо прикрыв дверь, вышла. Боясь спугнуть вывалившуюся на меня складную, ровную, будто рассказ, информацию, я цеплялась за каждое открывающееся для меня воспоминание этой девушки.

Темноволосая Луиза Тереза умерла в сорок лет в лечебнице. Стефании было семнадцать. Имея на тот момент несколько претендентов на ее руку, она знала, что ей завидуют, даже несмотря на то, что девушка потеряла мать. Отец и после смерти жены продолжил встречаться с новой своей пассией, но погиб вместе с той в путешествии. Хотя свою поездку он представлял как деловую. Но люди шушукались.

Говорить ему в глаза, а тем более винить в смерти жены, не собирался никто. Потому что его пост, его деньги, его связи с самим герцогом Коул имели одну прекрасную, обеляющую всё способность.

Семья Стефании была одной из самых известных в графстве. Как мать, так и отец имели близкое родство с обеими ветвями семейств, принадлежавших короне. Когда-то их свадьба, а потом и рождение детей стали главными новостями в королевстве. Породниться с семьей Верде мечтал каждый, кто смел об этом мечтать.

Но карточный домик рассыпался, когда мать по воле мужа, видимо испугавшегося поднимающейся волны слухов, была помещена в лечебницу. А люди быстро заклеймили ее сумасшедшей. Потому что обвинять этого «святого» человека, да и вообще перечить мужу, заявлять о нем, как об изменнике, набраться наглости и просить развода, было чем-то из рук вон выходящим!

Слезы продолжали катиться по лицу, когда Лизи в очередной раз заглянула в комнату:

— Я принесла туфли и… нужно причесать вас, леди…

— Хорошо. Потом я погуляю, - уведомила я служанку, вытерла слезы и встала.

Присев в мягкое кресло перед столиком с большим зеркалом, куда указала Лизи, я пыталась опять заострить свое внимание на воспоминаниях, но они снова стали путаными, словно выхваченными из разного времени и из разных мест.

Смочив руками вьющиеся волосы, девушка прочесала их мягкой щеткой из щетины, потом, прижав локоны на макушке, остальные Лизи убрала в нетугую косу и, завернув ее на затылке, закрепила шпильками.

Несколько смутив меня, заставила снять сорочку, помогла надеть светлую, доходящую до колена рубашку, широкие панталоны, которые обмотала на талии привязанными к ним длинными шнурками и завязала. После этого перешла к платью, которое я достала из шкафа.

Умело и быстро девушка застегнула на спине мелкие пуговицы, потом, красиво распределив широкий пояс по талии, завязала его сзади бантом.

Усадив меня снова в кресло, задрала подол и принялась натягивать жёсткие, совсем не тянущиеся чулки с завязками. Наконец взяла оставленные возле порога шелковые закрытые туфли на плоской подошве с кнопками, надела, застегнула и попросила встать.

Я наблюдала за происходящим, понимая, что напоминает мне всё это сборы ребенка в детский сад.

И когда она вновь задрала мне юбку, чтобы подтянуть чулки и завязать каждый на бедре, я с трудом сдержала улыбку.

— Идем! – заявила я, устав уже от этого долгого ритуала и мечтая увидеть место, в котором мне, по все видимости, предстояло жить.

— Шляпа, леди Стефания! – снова голосом удивлённой учительницы, которой на недавно выученный урок отвечают неправильно, чуть не взвизгнула Лизи.

Для этого вновь пришлось присесть, дождаться, когда на голову водрузится коричневая в цвет пояса шляпа, укрепится шпильками над ушами и довольная физиономия Лизи выразит-таки полное удовлетворение.