Я даже не дослушала служанку, как всполох мыслей сменился с моих на чужой, и передо мной предстала высокая тонкая женщина во всём чёрном. Во всей этой черноте светлым пятном были только узкое, с надменным выражением лицо и седые волосы. Когда я увидела её лицо, поняла, в кого у Стефании брови, которыми можно вести диалоги без слов, показывать своё отношение к окружающим и даже кричать. Это и была ее тетушка Лилит.

— Луиза Тереза как была дурой всю жизнь, так дурой и умерла! – ее, как ни странно, звонкий голос заставил напрячься всех стоящих перед чёрной, до блеска отполированной плитой, на которой золотыми буквами значилось имя, чуть отличающееся от моего.

Из этого стоило сделать вывод: девочка берет длинное имя матери, отсекая имя прабабки, а в начале добавляется свое. Но во всех ли семьях так, стоило ещё узнать.

— Тетушка, зачем вы так в этот день… - слова Даниэля не отражали вообще никакой эмоции. В них не было ни вопроса, ни обиды, ни поддержки. Просто как будто нужно было что-то сказать, и он это сделал.

— Она могла жить припеваючи, коли была бы умнее. А если бы слушала меня, то могла бы оставить вашего отца без штанов. Но Луиза предпочла пойти на поводу у эмоций, у своего сердца. Борьба за правду не может быть громкой, - голос Лилит звучал над кладбищем, как гимн, как самая неприкрытая истина.

У меня навернулись слёзы на глазах. Ощущение обиды, ненависти и беспомощности накрыли меня. Я вернулась к ближайшей беседке, присела на мягкие подушки и дала волю слезам.

Хоть это были не мои слёзы, реветь мне совсем не хотелось. Я поняла, что только вот так, позволяя Стефании на секунды овладеть своим телом, я открываю для себя ту неизведанную область памяти, так необходимую мне сейчас.

— Леди, прошу вас, не вспоминайте, - тихо, почти шёпотом, Лизи попробовала меня успокоить.

— Принеси… чаю. Горячего чая, - подумав, что чай она будет делать дольше, чем нальёт воды, попросила я. И девушка поторопилась уйти.

— А эта ваша Лилит-то… дело говорит, - прошептала я, вытирая слёзы. Может, она вовсе не такая уж и мегера. Хотя орущая Диана не пугала ни меня, ни Стефанию, а больше раздражала. Но тётку Стефания боялась. А еще ненавидела за отношение к её мамочке.

— Тут и книг никаких не надо: вон сколько всего интересного. Если бы не горшок вместо унитаза, то я бы, наверное, даже почувствовала себя счастливой.

— Леди, простите, вы говорите со мной? – незнакомая женщина средних лет в платье, как у Лизи, остановилась напротив беседки и заглянула в нее.

— Нет. Я репетирую пьесу. Иди, не мешай! Мне нужно заучить наизусть слова, - прошипела я первое, что пришло мне на ум. Не хватало еще, чтобы меня, как и прежнюю хозяйку дома, заточили в психушку, залечили там до зеленых соплей, а потом положили под эту черную плиту.

Как только я вспомнила о плите, в моей памяти всплыли цифры. И от этого воспоминания мне стало плохо. Настолько, что закружилась голова. По спине пробежали холодные липкие лапки сквозняка: такое бывает, когда падает давление. Об этом же говорила подходящая к горлу тошнота.

На плите, кроме имени, стояли цифры и знаки:

«16/10/985 – 25/12/1025»

Я легко считала в уме, и получившееся при вычитании значение «сорок» было ничем иным, как её возрастом. Но год рождения и смерти… он и близко не был похож на наше летоисчисление. Да даже если предположить, что я попала в прошлое… что бы тогда меня ожидало? Средневековье? Досредневековье? В этом я была не особо сильна. Но Иван Грозный с его шестнадцатым веком по сравнению с этими цифрами был продвинутым мужиком.