– Кот, конечно. Ты его чуть люком не зашибла, – пояснил Жнец. – Пришлось спасать.

Кот смерил его зверским взглядом. В нем виделась мне бездна сомнения в умственных способностях «спасителя».

Тот вроде даже смутился:

– Ну, так получилось.

Кот отвернулся с презрительной миной, а затем заглянул с крыши вниз.

– Мрык? – поинтересовался он у далекой розовой мостовой.

И кот был совершенно прав. Это полный... мрык...

– И нам придется тут висеть, пока не явятся спасатели? –  шепотом спросила я с внезапной дрожью в голосе, отворачиваясь от пропасти.

– Нет, – парень вздохнул.

Я заметила бисеринки испарины на его бледном лбу. Ему тоже страшно?

– Будем спасаться сами, - он сжал губы. - Хорошо, хоть ты успела крылья рассеять.

– А ты разве не можешь рассеять свои? – удивилась я, заподозрив неладное.

– Не могу, сначала его нужно подлечить.

– Черт... Прости… - Я вспомнила, как что-то хрупнуло подо мной недавно, когда я умилялась мягкости подстилки. Меня прошиб холодный пот. - Я что раздавила твоё крыло?!

– О, нет, твоего кошачьего веса для этого недостаточно, меня крыша меня славно приласкала.

– И поделом, - буркнула я, взеровшившись на “кошачий вес”. Но без злости, больше с тревогой.

– Поделом. Ты только не дергайся.

– Ладно… – я замерла.

– Я приподнимусь, ты перевернись на живот. А потом встань на четвереньки, – скомандовал он.

Через пару неловких минут нам удалось, не сверзившись с крыши, освободить придавленное крыло. Всего одно. И вовсе не стрекозлиное…

Коротко вздохнув, я потянулась к нему рукой. Красивое, с черными с жемчужной поволокой мягкими перышками у плеча, мерцающее просинью на больших маховых перьях. Даже мятое и окровавленное оно притягивало взгляд, к нему хотелось дотронуться.

Опомнившись, я отдернула руку, и чтоб избавиться от неловкости – Жнец заметил мой жест и ухмыльнулся – я спросила:

– А второе крыло ты скрыл? Я так не умею…

– А второго у меня нет.

В меня будто холодной водой плеснули.

Хорошо, что Жнец сразу повернулся ко мне спиной и не видел моего лица, - он доверил мне осмотреть и ощупать его крыло, а также достать из ранок осколки черепицы. Мы оседлали козырек недобитой крыши, парень тихо комментировал мои действия, порой вздрагивая от боли, я же почти не слышала его.

Дурноту приходилось прогонять силой воли – не хватало ещё свалиться без чувств, - причем плохо мне было не только от вида крови на моих пальцах и скрежета осколков в ранах, но и от потрясения...

Всего одно крыло...

У него – всего одно крыло! Которое он из-за меня ещё и повредил.

Одно крыло. Да это же… это в сотню раз хуже, чем моя внезапная пестрота!

Тогда, три года назад, когда я очнулась в мире, после моего бреда казавшемся странным и неправильным, я наверно сошла бы с ума. И только когда впервые расправила крылья, когда коротко воспарила над землей, не особенно удачно приземлившись и ободрав колени, - ощутив восторг полета и настоящую боль - я поверила, наконец, что всё это реальность, а не безумный сон.

И полюбила свои крылья.

Их трёхцветность внезапно стала проблемой. Когда, достаточно оклемавшись, я вернулась в школу (которую не помнила, но в которой знала всех, да), меня пытались заклевать. Дети жестоки, тогда я узнала это на своей шкурке.

“Пегая!” - какое дурацкое слово! Ненавижу его ещё с тех пор. - “Пестрая, как кошка!”

Обидно было до звездочек, но я слишком радовалась, а тому что они, крылья, вообще у меня есть, а главное, я радовалась, что жива.

“Кошка? Да, я - кошка! Точнее - Котя!” – отвечала я, и держала лицо.

Я так гордо носила свои “уникальные” крылья, что вскоре половина девчонок пыталась свои – покрасить. А Митра так и вовсе ходил в люк головой стучаться, а я приговаривала: «Люк, Люк! Я твой отец!». Митра, так любивший в мире из сна “Звездные войны”, довольно ржал, но не понимал сути прикола. Ну а крылья его остались туманно-синими.