— Но ты и тут оказалась никчёмной! — с каким-то даже удовольствием выговорила она мне.
— Почему никчёмной?
— Ты слишком слабая и ничего не умеешь. Да и не нужна сейчас никому твоя магия.

Я помялась, но всё же задала волнующий меня вопрос:

— Лита, а какая у меня магия? Ну, что я умею?
— А ничего ты толком не умеешь! Ну, можешь сделать, чтобы сорняки меньше росли. Картошка у нас покрупнее, чем у соседей. Ещё ты как-то жука-страшноеда отпугиваешь… А больше – ни-че-го! — это она проговорила с каким-то торжеством в голосе.
— Страшноед?!
— Ну, полосатый такой, жрёт всё подряд. И картошку, и помидорья. Ежели сильно расплодится, так и на деревья может полезть.
— Ясно. Только не понятно, чем же моя магия плоха. Разве это худо – уметь сорняки остановить и этих самых жуков?
— Ха! Так сил-то у тебя нет! Ну, на наш огород ещё так-сяк хватает, да и то – потом в лежку лежишь сколько дней, толку от тебя никакого, а кормить, небось, надо каждый день! Правильно мать говорит – нахлебница ты и есть!

В руке у меня был кусок сероватого хлеба – именно его Лита мне в руки и сунула. Беседа была тяжёлой и неприятной, она, почему-то, была свято уверена, что Алуна, ну, теперь, значит, уже я – бездельница. Если её мать – моя мачеха, то возможно, это с её подачи и идёт такое отношение.

Я отщипнула немного хлеба и начала жевать. Не слишком вкусно, но хоть немного утихомирит слабую ноющую боль в желудке.

— Лита, а если я не буду пользоваться магией? Ну, чтобы не лежать потом. Я ведь и руками могу всё делать, того же жука собирать и полоть, что нужно.

Она как-то странно посмотрела на меня и дёрнула плечом. Смысла я не поняла.

— Лита, ладно, давай оставим этот разговор. Скажи, маму твою я уже видела, а где отец?
— Ну ты и наколдовалась в последний раз! Неужели не помнишь?! — в голосе её звучало не столько изумление, сколько некая брезгливость, что ли…
— Лита, я не шучу, я действительно ничего не помню.
— Добровольцем твой папенька ушёл. Собирали тогда тех, кто может оружие держать, у кого хоть малая толика есть магии. Это уже после войны было. У нас-то, хвала Силе, всё тихо было. А у города банды, говорят, воевали. Страсть, что творили! Ну, мать ему и сказала – иди, что добру-то пропадать, хоть какую копейку в дом принесёшь. Голодно тогда было очень, я-то вот помню. Больше и не вернулся. Весь отряд их так и похоронили где-то под Лейном.
— Что значит – мой папенька? А твой?
— Так не родной он мне. И ты мне не сестра!
— Понятно. А братья твои, они тоже мне чужие? Или...
— Конечно, чужие! Мать вдовой честной была, когда за твоего отца вышла.

Помолчали. Я терялась и не знала, что нужно спрашивать в первую очередь.

— Лейн – это что?
— Город. Там, где замок Чёрного рыцаря. Спит он там, а в городе всё-всё есть! Я в нём давно была, ещё когда порталы работали…
— А сколько тебе лет?
— Двадцать два уж, скоро замуж пойду!
— А вот этот шарик, ну, в руке у тебя… Это что?
— Это со старых времён светляк остался. Их уже мало, раньше-то у всех было сколько надо. Тухнут они.

На мой взгляд замуж ей было рановато – выглядела она, дай бог, лет на шестнадцать, но кто бы меня спросил.

— А мне сколько лет?
— Двадцать, вроде бы…
— А рыцарь этот, он почему спит?
— Так это он портал запечатал! Говорят, герой он.
— Он мёртвый?
— Ну ты и дура! Говорю же, спит! Колдовской такой сон!

Ничего я не поняла, однако переспрашивать не рискнула. Мы говорили не слишком долго, снизу Литу окликнула моя мачеха:

— Ужинать иди, стынет всё.

Меня не пригласили, но я уже и так поняла, что в семье Алуна – изгой. Я сидела на сене, щипала хлеб и думала, что и как нужно сделать, чтобы выжить. Хорошо это или плохо, но зачем-то мне дана эта молодость и здоровое тело. Пусть и слабое от недоедания, но не убиваться же мне второй раз!