— И чем она занималась на острове?

— Учила гавайский язык. Ей, как филологу, это было очень интересно. Ну, я так думаю… Потом она вязала разные шали и выставляла на продажу в местной галерее для туристов. Там она познакомилась с художницей из Австрии, которая была чуть не моложе, но они нашли общий язык. Ну и… Не знаю. Почему бы ей просто было не пожить в своё удовольствие? Может, она действительно нашла в Найле родную душу…

Мы заканчивали разговор уже на крыльце, и на последних словах Харт дернул за ручку. Боже, в наших старых дачах и то двери не выглядят такими хлипкими. Я вошла первой. Ступила на простой деревянный пол. Только алтарь покрывал красный ковер, с которым контрастировали белые покрывала.

Харт уселся на потертую деревянную скамью явно не для молитвы, а чтобы дать мне спокойно осмотреть церковь. И я пошла дальше по проходу к статуям, стоящим в нишах. Они напомнили мне изображения из хорватского монастыря францисканского ордена. Такой же лысый монах держал на руках младенца. Я сказала об этом Харту, и тот подтвердил, что о прокаженных заботились как раз францисканцы. И в Калифорнии они же крестили индейцев.

— Если тебе неинтересно, пойдём отсюда, — поднялся он со скамьи.

— Почему же? Я люблю, как католики расписывают статуи.

У окна на пьедестале стояла статуя Богоматери со сложенными в молитве руками. Чистота лика завораживала. От белого одеяния с голубой окантовкой веяло спокойствием. Тем, которого не было в глазах Харта. И в его сердце. По другую сторону алтаря возвышалась статуя Иисуса, благословляющего всех пришедших в церковь. Яркие цветы украшали все статуи, они стояли в вазах с водой и лежали просто так венками вокруг пьедесталов. Свет, льющийся из восьми стрельчатых окон, наполняя скромную церковь, делал ее деревянные стены ещё теплее. Даже гравюры с библейскими сценами играли на них всеми оттенками серого.

Я подошла к Харту, который указывал на одну из картин, написанную маслом. Они висели под потолком над входом в церковь. Монахиня на первом плане с крестом в руках, а за ней горы и группа гавайских детей, построившихся точно для школьной фотографии: старшие сзади, малыши — впереди.

— Видишь, что у неё на воротнике?

Я пригляделась — что-то там было, но что… Как набросок акварелью.

— Какая-то комната, в ней окна и двери… Кровати, да? И две девочки… Ой, три… О чем это?

— Это приют для прокаженных детей, которым руководила сестра Марианна. Она, как и отец Демиан, не так давно канонизирована католической церковью, и молокайцы этим очень гордятся. Кстати, отец Демиан первым приехал сюда и прожил меньше двадцати лет, потому что тоже заболел. А вот у сестры Марианны никто из монашек не заболел, хотя они обрабатывали раны прокаженным голыми руками и заботились о больных сутками. А потому что все сёстры выучились медицине на материке и успели поработать в больницах с разными инфекционными заболеваниями. Они знали слово «гигиена», постоянно мыли руки, обрабатывали их каким-то чудодейственным составом, который использовался в то время для дезинфекции, кипятили всю одежду и сами полностью мылись каждый день. Ну, а монахи, ухаживавшие за мальчиками, подчинялись военному порядку, потому что их возглавлял брат Джозеф Даттон, бывший военный, который отлично знал, что такое чистота и порядок. Так что не всегда упование на милость Бога, как было у бельгийца Демиана, помогает… И пастве в том числе.

— С таким отношением не стоит ходить в церковь, — сказала я тихо.

— Я и не хожу. Я констатирую факт. Святая простота не всегда то, что нужно страждущему миру. Иногда нужны прогрессивные знания. Марианну признала святой церковь, а капитана Даттона признал героем Теодор Рузвельт, но потом неблагодарная нация о нем забыла на целых сто лет. Пока ему не установили памятник. Поехали, я тебе его покажу… Или…