Что я должен сделать – так это найти ведущий разум эпохи и посеять в нем уважение к надежным научным методам. Это должен быть кто-то, и так уже известный в то время, иначе нельзя рассчитывать на его далеко и широко идущее влияние.

После изучения работ Мэй Сартон и других историков науки я выбрал Аристотеля. Вы слышали о нем, не правда ли? Он существовал в вашем мире, как и в моем. На самом деле вплоть до времен Аристотеля наши миры – это один и тот же мир.

Аристотель был одним из величайших умов человечества. В моем мире он был первым энциклопедистом; первый человек, кто пытался познать все, все записать и все объяснить. Еще он выполнил много хороших оригинальных научных работ, по большей части в области биологии.

Однако Аристотель пытался охватить такой объем и принял столько басен за факты, что принес науке не меньше вреда, чем пользы. Потому что, когда человек такого колоссального интеллекта ошибается, он увлекает за собой целые поколения умов послабее, которые цитируют его как безупречный авторитет. Подобно своим коллегам, Аристотель никогда не признавал необходимость обязательной проверки фактов. Так, хотя он и был два раза женат, он утверждал, что у мужчин больше зубов, чем у женщин. Ему и в голову не приходило попросить одну из своих жен открыть рот и посчитать у нее зубы. Он так и не понял, в чем необходимость изобретения и эксперимента.

Так вот, если бы я мог поймать Аристотеля в правильный период его карьеры, возможно, я бы смог дать ему толчок в правильном направлении.

Какой период подойдет? Обычно считается, что надо застать человека молодым. Но Аристотель всю свою молодость – с семнадцати до тридцати семи лет – провел в Афинах, где слушал лекции Платона. Я не хотел конкурировать с Платоном, личностью настолько подавляющей, что он мог веревки вить из любого, кто с ним поспорит. Его точка зрения была мистической и антинаучной, как раз то самое, от чего я хотел увести Аристотеля. Многие из интеллектуальных грехов Аристотеля можно отследить как влияние Платона.

Я подумал, что не стоит появляться в Афинах во время раннего периода жизни Аристотеля, когда он был студентом Платона, или позже, когда он возглавлял свою собственную школу. Я бы не смог выдать себя за эллина, а тогда эллины презирали всех неэллинов, которых называли «варварами». Аристотель в этом отношении был самым яростным ругателем. Конечно, это универсальный человеческий недостаток, но он был особенно распространен среди афинских интеллектуалов. В его позднем же афинском периоде идеи Аристотеля уже слишком укоренились, чтобы пытаться их изменить.

Я пришел к выводу, что лучше всего мне встретиться с Аристотелем в то время, когда он учил молодого Александра Великого при дворе Филиппа Второго Македонского. Он, должно быть, воспринимал Македонию как отсталую страну, хотя ее двор и говорил на античном греческом. Возможно, ему было скучно с надутыми македонскими вельможами и их оленьей охотой в отсутствие интеллектуальной компании. Поскольку он наверняка считал, что македонцы недалеко ушли от варваров, еще один варвар не будет так выделяться, как в Афинах.

Конечно, чего бы я ни достиг с Аристотелем, результаты будут зависеть от кривизны пространства-времени. Я не был до конца откровенен с моим начальником. Хотя уравнения скорее подтверждали гипотезу о положительной кривизне, вероятность ее не была подавляющей, как я заявлял. Возможно, мои действия мало повлияют на историю, а возможно, наоборот, последствия разойдутся, как круги по воде. В последнем случае существующий мир, как выразился мой начальник, погаснет, как свеча.