Я решил поэтому выдавать себя за путешественника из Индии. Никто бы не поверил, что я эллин. Если бы я сказал, что прибыл с севера или с запада, ни один эллин не стал бы меня слушать, они считали европейцев воинственными и недалекими дикарями. Если бы я сказал, что прибыл из какой-то хорошо известной цивилизованной страны, как Карфаген, Египет, Вавилон или Персия, была бы опасность встретить кого-то, кто знал эти страны, и меня бы разоблачили как мошенника. Рассказывать правду о моем происхождении, не говоря уже о некоторых необычных обстоятельствах, было бы крайне опрометчиво. Меня бы посчитали безумцем или лгуном, в чем и вы лично меня подозревали не раз, как я догадываюсь.

За индийца же я, вероятно, сойду. В те времена эллины знали о той земле только несколько нелепых россказней; была еще книга сказаний об Индии, которые Ктесий Книдский собрал при персидском дворе. Эллины слышали, что Индия привечает философов. Поэтому мыслящие греки могли бы посчитать индийцев почти такими же цивилизованными, как они сами.

Как же мне назваться? Я выбрал распространенное индийское имя Чандра и переделал его в Зандрас, на эллинский манер. Я знал, что эллины сделали бы так в любом случае, поскольку звука «ч» в их языке не было, а также они предпочитали добавлять греческие флективные окончания к иноземным именам. Мне не следовало использовать мое собственное имя, которое даже отдаленно не звучало ни по-гречески, ни по-индийски. (Однажды я должен буду объяснить те нелепости в моем мире, из-за которых гесперийцев стали называть индийцами.)

Меня беспокоили новизна и чистота моего костюма. Он не выглядел поношенным, и я вряд ли мог бы разносить его в Брукхейвене, не привлекая внимания. Я решил, что, если спросят, мне следует сказать, что да, я купил его, когда приехал в Грецию, чтобы не бросаться в глаза в моем национальном наряде.

В те дни, когда я не рыскал по Нью-Йорку в поисках оборудования, я был заперт в комнате с машиной. В то время как мои коллеги думали, что я или пишу отчет, или разбираю машину, я готовился к путешествию.

Так прошли две недели, пока однажды я не получил записку от моего начальника с вопросом, как продвигается мой окончательный отчет.

Я понял, что пора немедленно привести мой план в действие, и послал ему записку: «Отчет практически готов для печати».

Той ночью я вернулся в лабораторию. Поскольку я делал это часто, охранники не обратили на меня внимания. Я прошел в комнату с машиной времени, запер дверь изнутри и разложил мое оборудование и костюм.

Я настроил машину так, чтобы высадиться вблизи Пеллы, столицы Македонии, весной 340 года до рождества Христова по нашей системе исчисления (976 год по-алгонкински). Я установил автоматический активатор, забрался внутрь и закрыл дверь.

Ощущение перемещения во времени описать невозможно. Чувствуешь острую мучительную боль, но совсем недолго, не успеваешь даже вскрикнуть. В то же время есть ощущение чудовищного ускорения, будто тебя запустили из катапульты, но ни в каком определенном направлении.

Затем сиденье пассажирского отделения провалилось подо мной. Послышался треск, и множество острых предметов впились в меня. Я упал на верхушку дерева.

Чтобы спастись, пришлось ухватиться за пару веток. Механизм, который доставил меня в Македонию, обнаружив твердые предметы в точке, где я должен был материализоваться, поднял меня над вершинами деревьев, после чего отпустил.

Это был старый дуб, только что отрастивший молодые побеги. Хватаясь за ветки, я обронил мой посох, который проскользнул через листву и с глухим стуком упал на землю под деревом. По крайней мере, он где-то приземлился. Раздался испуганный крик.