Когда мы появились в настоящем времени, мы отдали ему незаряженное ружье и другое снаряжение, после чего удалились без лишних слов. Когда он ушел, ворвалась девушка Хольцингера, Клэр, вся в слезах:

– Где он? Где Август?

Несмотря на все умения Раджи справляться с такими ситуациями, сцена была душераздирающая.

Мы привели наших людей и зверей в старое лабораторное здание, которое университет оборудовал под постоялый двор для таких экспедиций. Мы расплатились со всеми и поняли, что разорены. Авансы от Хольцингера и Джеймса не покрывали наших расходов, и шансы получить остаток оплаты от обоих были ничтожны.

Кстати, о Джеймсе, знаете, что сделал этот тип? Он отправился домой, взял патроны и вернулся в университет. Он выследил профессора Прохазку и попросил его:

– Профессор, я бы хотел, чтобы вы отправили меня обратно в меловой период для короткой прогулки. Если сможете втиснуть меня в ваш график прямо сейчас, можете назвать практически любую цену. Для начала я предложу пять тысяч. Я хочу отправиться в день двадцать третьего апреля восьмидесятипятимиллионного года до нашей эры.

– Почему вы хотите вернуться туда так скоро? – поинтересовался Прохазка.

– Я потерял свой бумажник в меловом периоде, – сказал Джеймс. – Я подумал, что, если появлюсь за день до того, как я прибыл в прошлый раз, я увижу самого себя во время прибытия и буду следить за собой, пока не увижу, как я потерял бумажник.

– Пять тысяч – это немало за какой-то бумажник.

– В нем есть кое-что, что невозможно заменить, – сказал Джеймс.

– Что ж… – протянул Прохазка, размышляя. – Сегодня утром я должен был отправить одну экспедицию, но они позвонили и сообщили, что опаздывают, так что, возможно, я могу отправить вас. Мне всегда было интересно, что может случиться, если кто-то проживет один и тот же отрезок времени дважды.

Так что Джеймс выписал чек, а Прохазка посадил его в камеру и отправил. Идея Джеймса, похоже, была в том, чтобы спрятаться за кустами в нескольких ярдах от места, где появится камера перехода, и ухлопать нас с Раджей, как только мы выйдем.

Несколькими часами позже мы переоделись в нашу обычную одежду и позвонили женам, чтобы они забрали нас. Мы стояли на бульваре Форсайт, поджидая их, когда услышали громкий треск, будто от взрыва, и увидели вспышку света не дальше пятидесяти ярдов. Взрывная волна опрокинула нас и выбила оконные стекла.

Мы побежали туда и прибыли одновременно с полицейским и еще несколькими горожанами. На бульваре, у самой обочины, лежало тело человека. По крайней мере, оно было человеком до того, как каждая кость в нем обратилась в пыль, а каждый кровеносный сосуд лопнул, так что выглядело это скорее как комок розовой протоплазмы. Одежда была разорвана в клочки, но я разглядел двуствольное ружье H&H пятисотого калибра. Приклад обгорел, а металл оплавился, но, без каких-либо сомнений, это было ружье Кортни Джеймса.

Если опустить детали проведенного расследования и пересуды, случилось вот что. Никто не выстрелил в нас, когда мы появились двадцать четвертого числа, и изменить это было невозможно. По этой причине, как только Джеймс начал делать нечто, что могло бы внести видимые изменения в мир восемьдесят пять миллионов лет назад – даже если бы он просто оставил след на земле, – силы пространства-времени вышвырнули его вперед в настоящее, чтобы предотвратить парадокс. А сила этого перехода практически разорвала его на кусочки.

Теперь, когда мы все это поняли, профессор не будет посылать никого в период меньше чем за пять тысяч лет до того времени, которое уже исследовал другой путешественник. Слишком легко совершить что-нибудь такое – ну, хотя бы срубить дерево или потерять там какой-то долгоживущий артефакт, – что могло бы повлиять на мир после этого момента. За период больше пяти тысяч лет такие изменения выглаживаются и теряются в потоке времени.