Ждать пришлось недолго. В соснах замаячила высокая тень в камуфляже. Тень мягко, невесомо перебегала от дерева к дереву, медленно приближаясь к тропе, которая вела от леса на хутор. Возле этой тропы и залёг Воронцов час назад. Теперь тень в камуфляже плавала в размытом колечке намушника. И тут он снова услышал топор монаха Нила. Значит, узнал отшельник кого-то знакомого и подавал им на хутор весточку, чтобы не боялись. Человек в балахонистой накидке цвета «древесной лягушки» вышел на тропу. Оружия при нём не было. В осанке и походке его Воронцову показалось что-то знакомое. Неужто Старшина? Тот самый, из-под Вязьмы?

– Старшина! – окликнул Воронцов горбатую тень в камуфляже.

Старшина-Радовский остановился, медленно засунул обратно за ремень парабеллум.

– Здорово, курсант, – и подал руку.

– Что, поменяли форму, господин… как вас там?.. – Воронцов усмехнулся, закинул автомат за спину и пошёл было всё той же стёжкой к хутору.

Но Радовский его окликнул:

– Погоди, курсант. Ты мне лучше скажи, как она?

– Родила, – Воронцов оглянулся. – Сын у вас. Анна Витальевна уже и имя ему дала. Нил Алексеем окрестил. А я вашему сыну, Алексею Георгиевичу, крёстный отец.

Радовский шагнул к Воронцову и обнял его, и Воронцов почувствовал, как тот затрясся всем телом. Что ж, и этот, как видно, не из железа сделан, тоже матерью рождён…

– А ну-ка, братец, повтори, что ты только что сказал. Неужто и правда сын у меня родился на родной земле?

– Сын, Георгий Алексеевич. Пойдёмте. Анна Витальевна вас ждёт. Вот уж рада будет! Да и нам тоже радость: не чужой пришёл. Можно сказать, свой. А гости здесь редки.

Они некоторое время шли молча, прислушиваясь к шагам друг друга, словно в них можно было услышать те мысли, которые сейчас клубились в голове каждого из них. Радовский оглянулся на Монахов Мыс и спросил:

– На кладбище могилка свежая… Кто?

– Пелагея.

– Как Пелагея?! – Радовский остановился, опустил голову и перекрестился.

– А так, – не оборачиваясь, ответил Воронцов. – Она тоже девочку родила.

Снова шли молча.

– Ты-то тут давно? По службе или как? – окликнул его Радовский.

– После расскажу.

– Один? Или снова кем-нибудь командуешь?

– Не волнуйтесь, один, – успокоил Воронцов Радовского.

Радовский долго на хуторе не задержался. Выложил из вещмешка какие-то гостинцы. Посидел у озера с Анной Витальевной, подержал на руках сына, поцеловал их, попрощался с остальными, пожелал тишины и покоя и ушёл. Уходил он той же стёжкой, в сторону Монахова Мыса.

Воронцов пошёл проводить его. Дорогой успели о многом переговорить.

– Девчонку ту, которую твой солдат сахаром подкармливал, вынесли? – спросил Радовский, когда подошли к кладбищу.

– Вынесли. Она потом работала в госпитале. В мае в госпиталь попал и я. А тут как раз пришёл приказ на выход. Кто ушёл, кто как… В село нагрянули каратели. Я кое-как ушёл. В самый последний момент. По госпиталю уже стреляли зажигательными пулями. Ушла ли Тоня, не знаю. Я её в тот день не видел.

– Когда это произошло?

– Что?

– Когда каратели в деревню пришли?

– В мае. Числа десятого или двенадцатого.

– Как называлась деревня?

– Дебри. А что, знакомое место?

– Мне там все места знакомые, – уклончиво ответил Радовский.

– Вот в той самой Дебри, в школе, и размещался наш госпиталь. Охрану несли партизаны. Они то ли ушли в лес, то ли их по-тихому сняли. Сразу поднялась стрельба. В деревню со стороны большака заскочил бронетранспортёр и тут же начал поливать из пулемёта по домам, по госпиталю… Раненые кинулись кто куда… Расползались вокруг госпиталя, как муравьи. Я уже мог ходить и ушёл в лес.