– Снова через линию фронта?

– А куда деваться? Некуда мне деваться, кроме партизанского отряда. Может, найду кого из своих. Владимир Максимович жив?

– Жив.

– Он теперь с вами?

– Со мной.

Вот тебе и судьба. Война человека то в бараний рог скрутит, то в струнку выпрямит, то снова в бараний рог, да потуже прежнего, что и не крякнуть, ни вздохнуть.

– Что-нибудь передать ему?

– Ничего. Мне с ним детей не крестить.

– Ты, курсант, и со мной детей крестить не собирался. А пришлось, как видишь…

– Я об этом не жалею. Твоего сына Зинаида принимала. Знаете об этом?

– Знаю. Всё я знаю. Знаю и то, как тебя она искать ушла. И как нашла и сюда привела.

– Она святая. Зинаида. И Пелагея такая же была.

– Ты прав. Мы им, и Пелагее, и Зинаиде, обязаны по гроб жизни. Тяжело им тут будет зимой.

– Тяжело. Но лишь бы спокойно.

Перед уходом, уже возле могил, Радовский спросил Воронцова:

– Александр Григорьич, тут где-то недалеко, слыхал я, твоя деревня? Или село?

– Село. На той стороне. Подлесное. Километров сорок-пятьдесят. Недалеко от шоссе. Оно на все карты нанесено. И на наши, и на ваши.

– Недалеко, – и подумал: «Моё ведь родное село тоже недалеко. И тоже на той стороне». – Красивое село?

– Родина всегда кажется красивее других мест. Но моё село действительно красивое. С церковью, с мельницей. Речка Ветлица. Кругом сосновые боры. Песчаные берега. Очень много солнца.

Радовский невольно улыбнулся, слушая Воронцова. Точно так же он хотел бы сейчас рассказывать ему и о своём селе. Но не мог.

– Очень много солнца – это прекрасно. Хорошее село. Но мне лучше обойти его стороной.

– Да уж, постарайтесь.

И они посмотрели друг другу в глаза.

Август уже заплетал в берёзовые косы золотые ленточки. Воздух стал прозрачнее, а тени на полянах резче и темнее. Захолодели обильные росы по зорям.

В одну из таких зорь Воронцов уходил с хутора в сторону фронта. Не нужно было компаса, чтобы определить направление движения: фронт рокотал, ухал тяжёлой артиллерией, гудел моторами, лязгал железом о железо, вытаптывая и выжигая вокруг себя окрестность за окрестностью. И к нему с обеих сторон по воле штабов и людей с маршальскими и генеральскими лампасами двигались новые и новые маршевые роты и батальоны, на ближайших железнодорожных станциях и полустанках спешно разгружались с платформ новые и уже побывавшие в боях, но основательно отремонтированные танки и бронетранспортёры, выкатывались на позиции орудия, взлетали с аэродромов подскока самолёты с полным комплектом бомб и нанесёнными на карты целями. Противоборствующие колонны сходились на каком-нибудь безымянном поле или на лесной опушке и приступали к своей кровавой работе, стараясь сделать её основательно, чтобы потом заслуженно отметить отличившихся, а убитых и раненых положить на отдых в братские могилы и тыловые госпитали.

– Прощай, Зиночка, – Воронцов потянул её к себе за руку и почувствовал, как она сразу хлынула к нему всем своим теплом и доверчивой нежностью. – Не знаю, доведётся ли… Улю береги, ребят. Автомат я оставил в сарае, под сеном. Но лучше, если что, сразу – в лес. С Анной Витальевной держитесь вместе. Она женщина хорошая, добрая. Бывалая. Думаю, что мы о ней очень мало знаем. Но человек она хороший. Пока ты с ней, люди Старшины вам никакого зла не сделают. Она и сама к тебе льнёт, ни на шаг не отходит. Вместе держитесь. И Тоню с Настенькой не бросайте. Старики уже старые стали, скоро валиться начнут…

– Молока у неё много. Улюшку подкармливает. Сразу двоих и кладёт на колени, Лёшку – к левой груди, а Улю – к правой.