Вот после одного такого мероприятия и возвращался домой припозднившийся и грустный Почкин. Совершенно трезвый, между прочим. Для дальнейшего рассказа это важно. Дорога от остановки автобуса до дома пролегала через небольшой пустырь. Раньше это был двор старого двухэтажного дома. Теперь, после переселения жильцов, двор одичал и запаршивел, зарос крапивой и лопухами. А осиротевшая двухэтажка вроде как сама по себе в одночасье сгорела. Единственный фонарь посреди двора заставлял окружающие предметы отбрасывать странные, причудливо шевелящиеся тени и скорее затруднял, нежели облегчал путь. Однако Иван Иваныч знал эту тропинку наизусть и даже с закрытыми глазами не заблудился бы. Именно сейчас ему вдруг захотелось проинспектировать эти свои способности, и он уже собрался было закрыть глаза – и тут его накрыло.

Пытаясь позже восстановить картину событий, Иван Иваныч как честный человек оказался вынужден сделать единственный вывод: он ни в чём не уверен. Видел ли он что-то на самом деле, или это была только картинка на внутренней стороне век? Осязал ли всё это благолепие или испытал только «сбой программы», как выразился бы их айтишник с работы, предлагающий называть себя просто и естественно – «Мордор»?

Вот что сохранилось в памяти Почкина.

Только он собрался закрыть глаза, как почудилось ему, что краешек одной тени вдруг посветлел и из мрака проступила человеческая фигура. Женская. И вроде даже нагая. Вот она ещё в отдалении, а вот – уже рядом. Настолько близко, что можно дотронуться до… В этом месте даже честный сам с собой Иван Иваныч не стал называть этот парный элемент женского тела. Не будем называть и мы.

А дальше был… поцелуй. Сразу, без перехода. Женщина вроде больше и не приближалась, но поцелуй – был. Иван Иваныч никогда не пробовал мифической амброзии, тем более не купался в ней, но сейчас он без всяких сомнений признал: вот она! И было у него в этот момент сто рук. Он чувствовал ласкающую пальцы кожу изящной шеи и одновременно – сильную тонкую талию, и восхитительную попку, и дерзкие груди, и наивный пупок, и даже то, названий для чего у Ивана Иваныча не было. Всё сразу!

И вот, когда он был уже готов задохнуться то ли от невыразимого счастья, то ли от отсутствия воздуха, – всё исчезло. Иван Иваныч ощутил себя стоящим на пустыре и по-рыбьи хватающим ртом сырой холодный воздух. Сердце било чечётку. А вокруг – ни души. И трава по обочинам тропинки не примята. Нет, никакого страха Почкин не испытывал, совсем даже наоборот. Это было как безвозвратно утекающий из сознания сон. Кажется, вот ты его ухватил за хвост и сейчас ощутишь его ускользающую прелесть. Осторожно разжал пальцы, а в руке – пустота.

В тот вечер Тамара Михайловна встретила супруга с работы припозднившимся и каким-то… недоприсутствующим, что ли. Он привычно целовнул жену куда попало (попало на сей раз куда-то ей в темечко) и повесил плащ на вешалку, которой в этом месте не было. Потом поднял его и «повесил» ещё раз. Туда же. За ужином странности продолжались. Иван Иваныч положил в чай сметаны и, чувствительно причмокивая, принялся поглощать его вприкуску с ломтиком огурца.

Тамара Михайловна тревожно наблюдала за супругом. Иван Иваныч в это время словно бы решал некую задачу, задумываться над которой ему раньше как-то не приходило в голову. Вот его жена – красивая, в общем, женщина. Подувяла, конечно, слегка, но ведь у неё есть всё то же, что и у «той»… (он затруднился как-то назвать своё недавнее видение). Почему же он давным-давно перестал глядеть на неё с восхищением и страстью? Это надо было проверить экспериментально.