тогдашней эпохи, не испытав даже тени страха за ход начинавшихся преобразований, за успех «команды реформаторов», ехал за границу, объясняя Милютину, что работу в Редакционных комиссиях лучше исполнят другие, более знакомые с практическим делом, а у него есть свое «специальное призвание» – научное творчество, от которого никак нельзя отказаться. Зная общественный темперамент Чичерина, в это трудно поверить. Но факт, вызывающий иногда недоумение и у современных исследователей, остается фактом: Чичерин покинул Россию, когда его присутствие там было необходимо, как никогда. На самом деле это был принципиальный поступок. Он уехал с абсолютной уверенностью в несокрушимость реформ, оставив «команду», обреченную на успех…

Резко очерченные взгляды и строгие суждения Чичерина получили особый общественный резонанс после его открытой полемики с Герценом на страницах зарубежного «Колокола» осенью 1858 года. Публичному выступлению Чичерина против основателя Вольной русской типографии предшествовала их личная встреча в Лондоне. Русский подданный, которому предстояло заложить основы политической науки в России, приехал к соотечественнику в изгнании, давно отвергшему государственную политику и как способ организации социальной жизни, и как новую, гражданскую форму религии – «религии рабства». Они не смогли найти общего языка. «Я говорил ему, – вспоминал Чичерин свои долгие споры с Герценом, – о значении и целях государства, а он мне отвечал, что Людовик-Наполеон ссылает людей в Кайенну. Я говорил, что преступление должно быть наказано, а он отвечал, что решительно не понимает, каким образом учиненное зло может быть исправлено совершением другого такого же зла…»

Герцен, в свою очередь, рассказывая в «Былом и думах» об этих спорах, участники которых расходились «во всем», писал: «Он был почитатель французского демократического строя и имел нелюбовь к английской, не приведенной в порядок свободе. Он в императорстве видел воспитание народа и проповедовал сильное государство и ничтожность лица перед ним… Он был гувернементалист, считал правительство гораздо выше общества и его стремлений и принимал императрицу Екатерину II почти за идеал того, что надобно России…»

«Зачем вы хотите быть профессором и ищете кафедру? – с нескрываемой иронией обращался к своему молодому гостю хозяин лондонского дома и затем, переводя разговор в практическую плоскость, советовал: – Вы должны быть министром и искать портфель». А собеседник Герцена лишь удивлялся неполитичности его ума, равнодушного ко всем нюансам того, что как раз и составляло излюбленный предмет забот и размышлений Чичерина. Не скрывая любви к свободе и свободным учреждениям, он полагал, что свобода лица может существовать лишь в государстве и в рамках закона. Свобода не любит крайностей. Она является преимуществом умеренных правлений, где граждане более или менее обеспечены против злоупотреблений власти. Во всяком образе правления необходимы ограничения; как скоро они исчезают, так правление превращается в деспотию. Свои мысли по этому вопросу русский ученик Аристотеля и Монтескье старался доводить до сведения высших государственных чинов России.

Накануне поездки Чичерина к Герцену в Лондон у него состоялся примечательный диалог с ближайшим сподвижником великого князя Константина Николаевича виднейшим либеральным бюрократом А. В. Головниным. Речь зашла о планах государственных преобразований. На замечание Чичерина о недостатке людей, способных «не только быть орудиями, но и служить задержкою, если правительство пойдет по ложному пути», Головнин откликнулся предложением: «всякий раз, как проявляется дух независимости, давать награды». Оказавшись на берегах Темзы, Чичерин не преминул рассказать этот «анекдот» своему лондонскому собеседнику. Дружный смех до упаду растопил лед взаимного отчуждения страстного свободолюбца и убежденного государственника. К счастью для обоих, они были достаточно свободны и в