Во-первых, это был вывод о закономерности революций в тех случаях, когда сама власть оказывалась не на высоте в решении встававших перед ней исторических задач. Во-вторых, указание на возможность предотвращения подобных исходов своевременными и отвечающими потребностям того или иного исторического момента реформами. В-третьих, устанавливался «хронометраж» преобразований и подчеркивалось, что политическая свобода, как цель, не стоит в повестке дня развития тогдашней России, а главная задача – обеспечение гражданских прав, отмена крепостной зависимости крестьян. В-четвертых, особый акцент был сделан на активной роли сильной, централизованной власти в процессе продвижения общества к свободе и благоденствию, на преемственности задач, которые решали с разным успехом старый абсолютистский порядок и послереволюционные бонапартистские режимы. Королевская власть порицалась за слабость и непоследовательность, а оба Наполеона выступали у Чичерина в роли демиургов исторического прогресса. И хотя сам Борис Николаевич неоднократно разъяснял, что он вовсе не поклонник наполеоновских порядков и считает их «только временным неустройством не приготовленной к управлению демократии», ход его мысли в культурных кругах России был близок не всем.

«Правду говаривал покойник Грановский, что изучение русской истории портит самые лучшие умы, – откликнулся уже на первые „французские“ очерки Чичерина в 1856 году либеральный публицист и издатель М. Н. Катков. – Привыкнув следить в русской истории за единственным в ней жизненным интересом – собиранием государства, невольно отвыкаешь брать в расчет все прочее, невольно пристращаешься к диктатуре и, при всем уважении к истории, теряешь в нее веру».

Но Чичерин стойко держался своей «государственнической» системы. И так же, как он разошелся с либеральным англоманом Катковым из-за оценки роли «централизации», так и его предложения в крестьянском вопросе способствовали расхождению со славянофильским кружком. Очень точно общий смысл этих разногласий передал князь В. А. Черкасский. «Ваш проект, – говорил он Чичерину, – предполагает разумное, вполне сознающее свою цель и твердо к ней идущее правительство, чего мы ожидать не можем. Мой же проект предполагает только проблеск здравого смысла, на который можно рассчитывать».

Не найдя понимания у тогдашних общественных деятелей в стремлении, по словам одного из них, «во все вмешивать правительство», Чичерин, однако, вызвал интерес к себе со стороны руководителей официальных ведомств, специально занимавшихся разработкой крестьянского вопроса. В частности, Н. А. Милютин, директор хозяйственного департамента, а затем и товарищ министра внутренних дел, приглашал Чичерина к сотрудничеству, сожалея, что его не оказалось среди членов Редакционных комиссий 1859–1860 годов, готовивших законодательство о крестьянской реформе. Но все было напрасно. Еще в апреле 1858 года Чичерин надолго, до весны 1861 года, уехал за границу.

Вообще-то длительная отлучка из России была делом вполне обычным для людей его времени, круга и состояния. Мало ли образованных русских отправлялось тогда в Европу, даже не располагая большими средствами? Недаром заграничный паспорт после смерти Николая I подешевел в сто раз! (Вместо 500 рублей он стоил теперь всего 5 рублей!) Впрочем, у Чичерина как раз была сложившаяся репутация путешественника. Но на этот раз момент отъезда был выбран им не случайно. «Я уехал за границу, – рассказывал он впоследствии, – в самую знаменательную для России пору, в минуту величайшего исторического перелома, когда готовилось преобразование… С тем вместе кончался чисто литературный период нашего общественного развития; наступала пора практической деятельности». И что же? Один из главных кандидатов в