— В бою тебя никто не спросит, устал ты или нет, — холодно отозвался наставник. — Бейся!

Как же хотелось Луке подойти и врезать по этой наглой ухмыляющейся физиономии, но он знал, что за это его не только лишат еды, но и высекут. Надеяться на то, что ему поможет отец, он уже давно перестал. Бат никогда не заступался за сына. Наоборот, когда ребенком Лука проказничал и его наказывала нянька, то Бат наказывал еще раз.

— Упорство и труд! Ни минуты безделья не должно быть в твоей жизни! — кричал он, когда сын убежал из казармы. Это случилось через неделю после того, как отец определил его в младшую дружину. С первых дней Лука чувствовал к себе особое отношение. Тогда Захар его так загонял, что юноша упал на колени и вырвал весь завтрак.

— Слабак! Тебе только овец пасти, — Захар презрительно посмотрел на него, развернулся и зашагал к отцу, наблюдающему за занятиями сына.

— Бейся! — крик Захара вернул его из воспоминаний и Лука повиновался. В очередной раз.

Жорик тоже считался сильным соперником. Но ростом не вышел и руки были коротки. Лука без особого труда отбил нападение, и, порядком разозлившись, решил выместить на нем злость и обиду. Жорик только и успевал подставлять щит, чтобы ему не попало тяжелым деревянным мечом. Лука бил и бил, не обращая внимания на усталость, на увязающие в грязи ноги и на презрительно-высокомерный взгляд Захара. Наконец Жорик не выдержал и взмолился:

— Сдаюсь! Я сдаюсь! Хватит меня бить!

Лука опустил меч и кивнул. Он тяжело дышал и исподлобья смотрел на крыльцо, на котором стояли наставник и все младшие дружинники с его отряда.

— Кто-нибудь желает сразиться с Лукой? — спросил Захар и обвел взглядом своих притихших учеников.

Однако никто не решился. Многие недолюбливали Луку за дерзкий нрав и непреклонность, и были бы не прочь проучить, но также видели неприязненное отношение наставника, которому доставляло огромное удовольствие издеваться и унижать молодого человека.

— Если желающих нет, то можешь пойти умыться. И, не забудь, сегодня ты дежурный на кухне, — он развернулся пошел в сторону княжеского терема, видневшегося вдали.

Лука вышел из загона, снял сапоги, облепленные грязью, и побрел к бочке с водой. Федя двинулся за ним.

— За что он так тебя не любит? — друг взял ковш и поливал на сапоги, которые Лука усердно отмывал.

— Меня никто не любит, — буркнул он. — Даже родной отец, словно чужой.

— А мама твоя? — осторожно спросил Федя. — Ты ее помнишь?

— Нет, не помню, — Лука поставил сапоги голенищем вниз, чтоб просохли, и устало опустился на ступеньку крыльца. — Была ли она? Может, я подкидыш, поэтому он меня и не любит?

— Что ты выдумываешь? — махнул рукой Федя и примостился рядом.

— А ты сравни нас. Ничего общего нет.

— Бывает такое. Я вот на матушку похож, а от бати только нос… Я помогу тебе на кухне.

Они посидели еще немного и зашагали к бревенчатой кухне, в которой уже гремела чугунками повариха. Дежурный по кухне должен был чистить овощи, потрошить птиц и мыть посуду. При виде мешка картошки, которую повариха поставила возле большого таза, Лука застонал, но друг приободряюще похлопал его по плечу и первым взялся за нож.

Весь день прошел в беспрерывных тренировках и в мытье горы посуды. К вечеру Лука еле передвигал ноги и с огромным трудом заставил себя сходить в баню и помыться.

— Я бы хотел стать воеводой, — мечтательно прошептал Федя, когда они легли по кроватям.

— Не видать тебе места воеводы, — усмехнулся Лука. — Хряку отец это место оставит, а мы с тобой только в старшую дружину воинами перейдем и все.