– Марий, да там точно не того!.. – густо покраснел Митяй. – Ну я ж знаю, не того!.. Ну…

– Бздну! – фыркнула Марийка, вытирая руки о фартук. – В город катись! На анализы!

– Ну хоть посмотри! – взмолился он.

– Да что я там не видела?

– Ну, знаешь!.. – почти развернулся, махнул рукой… и вдруг резко спустил штаны. – Вот! Такое ты когда-нибудь видела?!

Марийка уже набрала воздуха, чтобы выдать ему все, что думает, но… замерла.

Вскинула брови, медленно присела на корточки, как опытный сапер перед подозрительным предметом.

– Это что за хрень… – выдохнула она, прищурившись.

– Так то я тебя спросить пришел! – жалобно проблеял Митька. – Вишь? Сам он нормальный, а яйца… – он чуть подтянул “хозяйство”, чтобы лучше видно было.

Марийка нахмурилась. Подвинулась.

И действительно – цвет у мошонки был зловеще землисто-зеленый, с какими-то мутными пятнами и… каплей йода на лодыжке.

Рыжий кот одним глазом глянул на сцену, демонстративно вздохнул и отвернулся, словно хотел сказать: “Ну е-мое… опять”.

– Отвалится, да? – жалобно пропищал Митька.

– Да блин! – подняла на него глаза Марийка. – Мить, да они у тебя просто зеленкой с йодом выкрашены! Ты на ноги свои глянь – зеленые полосы до колен! Кто ж тебя с Пасхой так поздравил? Эк! – Марийка фыркнула. – Скажи спасибо, что не в луковой шелухе сварили!

Она уже собиралась рассмеяться, представив, как Митька объясняет это в регистратуре…

Но в этот момент дверь распахнулась. Со скрипом. С порывом холодного воздуха.

И кто-то на пороге застыл.

– Мария, – услышала деревенская знахарка сдавленный, почти неузнаваемый голос своего мужа.

Прижимая к груди букет полевых цветов, майор распахнул дверь – и замер.

Посреди гостиной стоял молодой парень. Со спущенными штанами. А перед ним, на коленях – его Марийка.

– Андрей! – вскрикнула она, вскочив. – Это… Это не то…

Майор Соколовский знал эту фразу. Слышал от женщин, слышал от мужчин, от свидетелей и обвиняемых.

Только никогда не думал, что однажды услышит ее в своем доме.

Из уст своей жены.

Жены, с которой прошел и огонь, и воду, и троих сыновей родил.

Парень, стоявший перед Марийкой, дернулся, неловко натягивая штаны.

– Я это… Я не то… Мы…

– Молчать, – тихо, но страшно сказал майор. – Я… Я все видел.

Букет, еще секунду назад живой, трепетный, будто из надежды сплетенный, полетел на пол.

Цветы рассыпались мелким, предательским дождем. Как остатки чего-то светлого, теперь растоптанного.

– Андрей! – метнулась к нему Марийка.

Но он уже сделал шаг назад. Стиснул зубы. Вышел за порог.

Он удалялся широким, быстрым шагом от дома, о котором мечтал всю ночь. О котором думал все утро. Где должно было быть тепло, хорошо и уютно. Где хотел найти любовь. А нашел предательство.

Удар пришелся не в лицо. Он был хуже – он пришелся в сердце.

Андрей не мог вздохнуть. Воздух стал густым, как кисель. Горячим, как в аду. Над ухом звенело, будто сейчас нестерпимо взорвется тишина.

Он шел, не разбирая дороги, а перед глазами стояла она. Мать его детей.

На коленях.

Перед голым парнем.

У них дома.

Где пахло супом и пирогами.

Где дети валялись на ковре.

Где рыжий кот подставлял пузо под луч солнца.

Где он мечтал просто обнять жену, в волосы уткнуться…

Все.

Щелкнуло внутри. Тихо. Беззвучно. Сломалось.

Мир, где дом – крепость. Где жена – опора. Где кот – соратник. Этот мир рухнул.

Он не помнил, как хлопнула дверь. Как хрустнул гравий. Как Марийка крикнула: “Андрей!” – он не слышал. Он только шел.

Сжимая кулаки, будто хотел сам себе кости переломать. Сдерживал рев – тяжелый, мужской, животный.

Тот, от которого руки сами хватаются за все подряд: руль, топор, бутылку, кулак, лишь бы не сердце.