Жар от его ладоней на мгновение заставляет остановиться и прекратить рваные суетливые движения рук.

— Пусти! — тут же теряю самообладание, шиплю разъярённой кошкой, которой наступили на хвост. — Не трогай!

В горле встаёт плотный ком обиды. Мне даже больно дышать. Дышу через раз, полностью теряясь в синих, глубоких, как штормовой океан глазах.

— Брось, детка! — морщится Максим, кривя уголки губ, словно ему физически больно видеть мое заплаканное бледное лицо. — Давай только вот не будем из-за какой-то овц… — запинается, — фигни устраив…

— Фигни?!! — запальчиво перебиваю, бью с силой сжатым кулачком по мощной груди, обтянутой белой рубашкой. — Ты сказал какой-то фигни?!

От злости меня даже ведет в сторону. Я задыхаюсь, тяжело дыша.
Глаза Максима сужаются, и он без труда ловит мой вновь занесённый кулак, сжатый до такой степени, что костяшки пальцев побелели. Он держит крепко за тонкое хрупкое запястье и опаляет дрожащие пальцы, сжатые в кулак, быстрыми пылкими поцелуями.

— Ну, ты же не думала, что у меня никогда не было? В свои-то двадцать шесть лет.

Беззвучно открываю рот, словно рыба, выброшенная на берег. Вместо того чтобы молить о прощении, он еще смеет шутить!

Почти взвиваюсь от бешенства. Оно клокочет, поднимаясь из самой глубины души и смешивается с болью, превращаясь в адский горько-прогорклый коктейль.

Все что мне хочется в этот момент, так это впиться ногтями в Максима и содрать высокомерное выражение с этого красивого мужественного лица.

Только вот почему-то вместо этих, на мой взгляд, заманчивых действий, из глаз неожиданно начинают бежать слезы, которые я не в силах остановить, а они все больше застилают глаза, размывая силуэт Максима.

Прямо в этот момент я отчетливо осознаю, что безумно дико ревную! Одна только мысль, что он ее трогал, проводил с ней время... убивает меня!
Это что ни наесть — проклятая ревность. Впервые в моей жизни — это низменное чувство правит мной!

На мгновение становится страшно. Я никогда раньше не ревновала. Собственная беспомощность пугает до чертиков, сковывает мышцы. Ведь я понимаю, что это своего рода зависимость… зависимость от Садулаева Максима Мансуровича.

Максим заметно вздрагивает, когда замечает, как дрожит мой округлый подбородок, с которого скатываются крупные слезы, вниз на мою прикрытую рубашкой грудь. Тяжело сглатывает.

— Мне больно! — почти стону, прикладывая ладонь к груди, там, где обливается сердце кровью. — Мне обидно, я чувствую себя униженной!

Облизываю солёные губы от слез.
На лице Максима на мгновение проступает очевидная мужская растерянность.

— Не прикасайся, — хватаюсь за эту эмоцию и вновь возобновляю попытки вырваться из плена пальцев, что так властно сжимают локоть. — Да у меня перед глазами, как вы на этом диване… — выплевываю, озвучивая то, что больше всего меня задело из уст рыжей дряни. Прикусываю почти до крови нижнюю губу.

— Не могу поверить, — усмехается невесело Максим, разглядывая мое лицо так, будто видит впервые. — Ты собралась уйти при первой же возникшей трудности, Ангелина.

— Трудности? — недоверчиво качаю головой. — Ты не удосужился порвать со своей бывшей, Максим!

— Я написал ей смс, — говорит совершенно серьезно, будто эти слова все решают. — Бывшая — слишком громко сказано.

На секунду я даже прекращаю истерить. СМС? Он написал женщине, с которой был три года сообщение?!

— Серьезно, Максим? Смс?!

Пожимает широкими плечами, как бы говоря этим жестом: что такого?

— Я ничего ей не обещал.

Неожиданно ощущаю, что стала свободна. Садулаев больше не держит. Не могу на него смотреть. Не хочу.